"Но было что-то обаятельное и необыкновенно благородное в ее серых, выпуклых глазах, смотрящих пристально, в ее тяжеловатом, "лермонтовском" взгляде, в повороте головы, слегка надменном, незвучном, но мягком низком голосе."

Как гласит пословица, друзья наших друзей - наши друзья. И в данном случае это верно до самых мелочей. Константин Липскеров поддерживал теплые отношения с поэтессой и литературным критиком Софьей Парнок. Возможно, их сближали одинаковые взгляды на искусство, и наверняка - одинаковые взгляды на любовные отношения. Как Липскеров был убежденным и очень деятельным гомосексуалистом, так Парнок, с ее врожденной склонностью к однополой любви, еще в ранней юности имела связи с женщинами. Своих пристрастий она не скрывала, а скорее, подчеркивала. Софья Яковлевна, которая была старше и много опытней и Лили Юрьевны, и Осипа Максимовича, не просто посещала квартиру четы Бриков, но и жила там время от времени.

Судьба ее отчасти, если не во многом, походила на судьбу более молодых ее друзей. Родившаяся в Таганроге, в зажиточной еврейской семье, она получила хорошее образование - изучала филологию в Женевском университете, затем училась в Петербургской консерватории, однако ни пианисткой, ни ученым она не стала. Впрочем, как не стала и юристом, проучившись какое-то время на Высших женских курсах, где изучала юриспруденцию. Метание ее между городами и странами свидетельствует о том, что на душе юной тогда еще дамы было неспокойно. Она искала - не только себя, но и того, в ком она могла бы себя обрести. Чрезвычайно бурные ее романы кончались разрывами, хотя и тянулись некоторые из них годами.

Может быть, пытаясь переломить натуру, Парнок в 1907 году выходит замуж за литератора Виктора Волькенштейна. Брак просуществовав чуть больше полутора лет (а фактически и того меньше), союз распался. Парнок официально истребовала и получила развод.

В начале 1910-х годов она жила в Москве, в Кривоколенном переулке, который, по счастливому ли стечению обстоятельств или по мановенью судьбы (другое предположение будет высказано далее) расположен, опять-таки, лишь в нескольких кварталах от Космодамианского переулка, где живет пока с родителями Лиля Каган.

Выступления в периодике со стихами и критическими статьями, которые она публикует под псевдонимом "Андрей Полянин", приносят некоторую известность. Впрочем, Парнок этого недостаточно, она снова мечется, не находя себе пристанища. Едет в Петербург, откуда возвращается из-за смерти отца, принимает в 1913 году православие.

Весной того же года у нее возникает роман с Ираидой Альбрехт, вновь страстный и вновь не чересчур счастливый (должно быть, Парнок слишком многого ждала от людей, с которыми ее сводили жизнь или любовь). Именно к 1913 году и относится ее общение с четой Бриков, как нетрудно подсчитать, если основываться на шатких, что касается хронологии, и ясных, что касается фактов (когда что-то скрываешь, надо отлично помнить все) воспоминаниях об этом Лили Юрьевны. В частном письме, через шесть десятилетий, она утверждала: "Мы (Осип Максимович и я) были друзьями и она, году в 1911-1914 подолгу жила у нас во время ее ссор с Раей Альбрехт. Соня часами, по телефону, выясняла отношения с ней".

И вот очередная загадка, решать которую упоительно, столь же, впрочем, как прочие. Раечкой звали Ираиду Карловну Альбрехт лишь самые близкие, но если не Осип Максимович, то Лиля Юрьевна могла тешить себя мыслью, что входит в круг этих близких людей, ведь в том же Космодамианском переулке, в том же доме Конкина и Егорова жил Карл Иванович Альбрехт, владелец банкирской конторы и, как нетрудно предположить, по-видимому, отец Раечки. Так что и через старую соседку, активную героиню этого трудного и мучительного романа, чета Бриков могла познакомиться с Парнок.

Либо представила ее Брикам прославленная балерина, солистка Большого театра Екатерина Гельцер, покровительствовавшая Парнок еще с 1903 года? (Как, почему, по какой причине - ничего не известно. Или балеринам, кажется, прозрачно-бесплотным, также не чужды плотские удовольствия?) Но и без посредничества Гельцер у них имелись возможности завязать знакомство с Парнок, кроме общего круга знакомых (а в городе, где все знают всех, живут поблизости, лишь рукой подать, разминуться почти немыслимо), имелся и общий круг интересов. Вероятность встречи повышалась и потому, что Парнок до крещения следовала еврейским обычаям и обрядам (тема воинствующего иудейства в ее ранней лирике даже перебивает тему сапфическую), не исключено, что она обращалась за юридическими консультациями к Урию Александровичу Кагану - кроме прочего, и развод ей муж давать отнюдь не хотел, Парнок настояла, буквально вырвала у него согласие.

Как бы там ни было, отношения со временем сделались близкими, и Софья Яковлевна после размолвок с возлюбленной жила у Бриков в Большом Чернышевском переулке, куда заглядывала иногда и вместе с любимой Раей Альбрехт.

Лиля Юрьевна осторожно упоминает о добром отношении к стихам Парнок (такое отношение "по дружбе" простительно, хотя разрушать миф ради давней знакомой она не желала - Брикам в глазах публики следовало оставаться восторженными пропагандистами поэзии Маяковского, а Парнок, кроме всего, и не та фигура, каковую следует превозносить).

Кипящий звук неторопливых арб

Просверливает вечер сонно-жаркий.

На сене выжженном, как пестрый скарб,

Лежат медноволосые татарки.

Они везут плоды. На конских лбах

Лазурных бус позвякивают кисти.

Где гуще пурпур - в вишнях ли, в губах?

Что - персик или лица золотистей?

Деревня: тополя в прохладе скал,

Жилища и жаровни запах клейкий.

Зурна заныла, - и блеснул оскал

Татарина в узорной тюбетейке.

Как похоже это на то, что увидели Брики и Липскеров в Туркестане, как медлительные эти татарки, словно отлитые из бронзы, прельстительны, горячи их поцелуи, а любовные игры неистощимы. Бритое молодое лоно пахнет сладкими притираниями, а любовь их, купленная за деньги, так неистова, что кажется бескорыстной, стон превращая в непрерывный вопль.

Софья Парнок была иной, и не такой привлекательной, и не такой миловидной, и даже, внешне, чуть грубоватой, твердоватой ли. Друживший с ней Владислав Ходасевич Но было что-то обаятельное и необыкновенно благородное в ее серых, выпуклых глазах, смотрящих пристально, в ее тяжеловатом, "лермонтовском" взгляде, в повороте головы, слегка надменном, незвучном, но мягком низком голосе.писал уважительно и стараясь быть объективным: "Среднего, скорее даже небольшого роста, с белокурыми волосами, зачесанными на косой пробор и на затылке связанными простым узлом, с бледным лицом, которое, казалось, никогда не было молодо, София Яковлевна не была хороша собой. Ее суждения были независимы, разговор прям".

Да в привлекательности и не было особой нужды.

Парнок символизировала мужское начало, она одевалась по-мужски, курила папиросы (а порой сигару), манеры ее были сдержанными (когда не касалось любви). Толк же и в отношениях, и в любовных играх она понимала, недаром Марина Цветаева, сменившая Альбрехт, таяла под ее губами, теряла сознание от движений ее повелительно-умелой руки, которую восторженно воспела.

Рука, ушедшая в шелка,

Достойная смычка,

Неповторимая рука,

Прекрасная рука.

Она эту руку боготворила, она к ней ласкалась, потому что рука эта даровала ей, вечно физически неудовлетворенной и в браке, доселе неведомое блаженство.

Как я по Вашим узким пальчикам

Водила сонною щекой,

Как Вы меня дразнили мальчиком,

Как я Вам нравилась такой…

Чувства и - главное - ощущения были столь сильны, что Цветаева, на время оставив мужа, к которому была нежно привязана и с которым оказалась несчастлива как женщина, захватив детей, стала жить единой семьей с Парнок. Сколько раз упомянет она в стихах рыжий отлив волос (Ходасевич, сочинявший некролог для газеты "Возрождение", ретроспективно рисуя портрет старой своей знакомой, опустит эту многозначащую подробность).

Сейчас же рассказ о событиях 1913 - вряд ли 1914 - года. Весной этого года и познакомились Парнок и Альбрехт, во время любовных размолвок с нею и жила Парнок в Большом Чернышевском переулке у радушных Бриков.

И каждая подробность в скупых воспоминаниях Лили Юрьевны об этих днях значительна: "Я с ней часто ходила в Охотный ряд, мы покупали три дюжины черноморских устриц (вкусные, лучше французских), бутылочку дешевого белого вина; потом вонючего сыра у Елисеева и шли домой завтракать. Брик в рот не брал ни устриц, ни такого сыра и, отворачивая нос, ел яичницу".

События эти можно отнести к определенному сезону. Устриц, по укоренившемуся суеверному обычаю, ели только в те месяцы, название которых содержит букву "р". Май, июнь, июль, август считались опасным периодом, устрицами можно было отравиться (в действительности, устрицы в этот период размножаются, а потому их не ловят, цикличность эту суеверие и обыгрывает по-своему).

То, что, пробудившись ото сна, дамы сами отправлялись за устрицами и вином, можно было бы истолковать и так: прислуге столь важное дело как выбор устриц и вина к завтраку не доверяли (и не потому, что служила тогда у Бриков знаменитая Поля, позабывшая подать к ростбифу тертый хрен на свадебном обеде и тем прославившаяся). Но причина, по-видимому, иная. Приятно было спуститься по круто уходящей вниз, узкой еще Тверской, где столпотворение экипажей и позванивающих конок разительно отличается от нынешней автомобильной толчеи, к Охотному ряду. И погрузиться в гомон, которым оборачивались слившиеся воедино выкрики торговцев, запросы покупателей, шуршание корзин, скрип рогожных мешков, грохот колес, и над всем мертвенный чад от испарений мясных туш, неизбежных в торговых местах отбросов и ветоши, и от свежей, едва сготовленной еды, которой торговали пирожники, блинщики: сдобный запах недавней выпечки сочился теплыми струйками в небеса, сладкий и прохладный запах грушевого кваса, когда кружкой черпали его из ведер, вливался в облако запахов и звуков.

Ор, гогот и визг живности, предназначенной на убой, убиваемой тут же, невдалеке, возбуждал, минуя сознание. А выложенные на свежих рогожных мешках, расстеленных по деревянным прилавкам, устрицы, горками возвышающиеся на тающей ледовой крошке, так что капли сливались с каплями и текли вниз, на выбитую ногами за годы, безжизненную землю, томительно пахли не свежестью моря, но приятной затхлостью морских глубин, которые вывернули, казалось, наружу: водорослями, легким йодом.

А потом, отягощенные пакетом, где погромыхивали устричные скорлупы (три дюжины - солидное количество, дюжины довольно, чтобы и крепкий мужчина насытился сверх меры), бутылкой вина, преодолевая нелегкий подъем, добирались по другой стороне Тверской до магазина Елисеева, где под сводами недостижимых потолков, в двухсветном освещении, открывалось несметное множество прилавков, полок, витрин, уставленных и увешанных окороками, колбасами, сырными головами. Почтительное молчание приказчиков, наряженных в белые фартуки, их приглушенные голоса, когда они обслуживали покупателей, мгновенно оценивающий взгляд.

И вновь, перейдя Тверскую, вниз, домой, в Большой Чернышевский переулок.

Поедание устриц - процесс эротический, недаром и запретная символика (раковина, жемчужина, сок) манипулирует теми же самыми понятиями. Раковину открывают, упругую, спрыснутую лимоном, а потому кисловато-соленую устрицу глотают, пока она трепещет во рту, а сок, накопившийся в плавном углублении раковины, выпивают. Есть и другой способ, не отменяющий эротических коннотаций: устрицу высасывают из раковины вместе с ее соком. Оба способа напоминают об интимном поцелуе.

Впрочем, Осипа Максимовича, с отвращением отворачивавшегося в сторону, смущали не образы и не откровенные ассоциации. Просто Тора позволяет есть лишь те виды рыб, что имеют плавники и чешую. А "морские дары" (либо "морепродукты", как стали их именовать позднее), разнообразные и прекрасные омары, трепанги, каракатицы, крабы, креветки, среди них и устрицы, являются пищей запрещенной, некошерной, тогда как яйца (если только в них не обнаружены вкрапления крови) являются пищей дозволенной. Более ничего Осипа Максимовича не смущало - и возможные ухаживания за Лилей Юрьевной со стороны Парнок, и возможная их близость. Не смущало это и Лилю Юрьевну, которой, равным образом, как Марине Цветаевой, не хватало в браке физического насыщения. И тут великие и малые, гениальные и посредственные, красавицы и дурнушки, абсолютно равны. Увы, ни Лиля Юрьевна, ни Цветаева никогда не испытывали оргазма. Встреча с Парнок изменила и чувственную сторону в цветаевской жизни. Но это в будущем.

Отношения с Альбрехт продолжались до осени 1914 года, известие о мировой войне - тогда еще без обозначения порядкового номера - застало любовниц в Лондоне, а встреча с Цветаевой и бурный роман начался после знакомства Цветаевой и Парнок в октябре, когда война шла уже несколько месяцев, а чета Бриков переехала в Петроград.

По тесноте ли московской жизни, по мистическому ли стечению обстоятельств, цветаевские стихи из цикла "Подруга", напитанные ревностью и надеждой, разворачиваются в местах, связанных и с жизнью Лили Юрьевны.

Сегодня, часу в восьмом,

Стремглав по Большой Лубянке,

Как пуля, как снежный ком,

Куда-то промчались санки.

Уже прозвеневший смех…

Я так и застыла взглядом:

Волос рыжеватый мех,

И кто-то высокий - рядом!

Вы были уже с другой,

С ней путь открывали санный,

С желанной и дорогой, -

Сильнее, чем я - желанной.

Мир - весел и вечер лих!

Из муфты летят покупки…

Так мчались Вы в снежный вихрь,

Взор к взору и шубка к шубке.

И был жесточайший бунт,

И снег осыпался бело.

Я около двух секунд -

Не более - вслед глядела.

И гладила длинный ворс

На шубке своей - без гнева.

Ваш маленький Кай замерз,

О Снежная Королева.

Упомянутая в стихах "другая", возможно, вернувшаяся ненадолго к Парнок возлюбленная Раечка, Ираида Карловна Альбрехт. Стихи этого не уточняют, в них имеется всего одна точная и любопытная точностью своей деталь: датированные 26 октября по старому стилю, упоминают они об открытии санного пути. Это значит: в первой трети ноября 1914 года в Москве было столько снега, что можно было ездить на санях.

А сама Софья Яковлевна Парнок, кажется, нигде не упоминала о дружбе с Бриками. Но есть у нее стихотворение, посвященное одному из переулков, отходящих от улицы Тверской. Желая наладить отношения с хозяйкой известного литературного "салона" Евдоксией Федоровной Никитиной, которая могла бы дать заработать деньги, необходимые для отсылки друзьям в Крым, Парнок сочиняет дарственный сонет, кончающийся строками:

И гении, презрев и хлад и темь,

Спешат в Газетный 3, квартира 7.

Тут, не исключено, имеется и затаенное воспоминание о днях, проведенных невдалеке, в Большом Чернышевском переулке вместе с Бриками, и о нежной рыжеволосой хозяйке семейного очага, ненадолго согревшего и Софью Парнок.

В 1914 году Маяковский встречался с 18-летней звездой богемы Софьей Шамардиной. Длилось это недолго и превратилось в скандальную историю; пошли слухи, что поэт заразил девушку «дурной болезнью». Сама Шамардина позже назвала это «гнусной клеветой», и есть версия, что информацию распространил Максим Горький, влюбленный в барышню. Дошло до того, что спустя годы Маяковский собирался «бить морду» буревестнику революции, но конфликт уладила .

Брик была старше Маяковского на два года, и эта, пускай формальная, разница ощущалась заметно: в их отношениях вела именно она, поэт же играл роль ведомого, подчиняющегося. Брик и Маяковский познакомились летом 1915-го, будущая муза поэта на тот момент уже три года была замужем за Осипом Бриком. Лиля «украла» Маяковского у своей сестры Эльзы, с которой тогда тот встречался. Собственно, именно Эльза привела Маяковского в петербургскую квартиру Бриков на улице Жуковского. Поэт читал свежайшую поэму «Облако в штанах», снискал восторженный прием, был очарован хозяйкой, чувство оказалось взаимным. Осип помог издать «Облако», все трое сдружились, и Маяковский, не желая расставаться с новым увлечением, задержался в Петрограде. Постепенно дом Бриков превратился в модный литературный салон, а вскоре между поэтом и новой музой начался роман, который был спокойно воспринят мужем Лили.

«Эльзочка, не делай такие страшные глаза. Я сказала Осе, что мое чувство к Володе проверено, прочно и что я ему теперь жена. И Ося согласен», - эти слова, поразившие Эльзу до глубины души, оказались правдой. В 1918 году Брики и Маяковский стали жить втроем, весной следующего года перебрались в Москву, где совершенно не скрывали своих прогрессивных отношений. Лиля вместе с поэтом трудилась в «Окнах РОСТА», Осип работал в ЧК.

Любовь Маяковского к Брик (которой он посвящал все свои поэмы) была эмоциональной, по складу характера он нуждался в постоянных встрясках, что все чаще утомляло Лилю. Регулярные сцены, уходы-возвращения, - отношения в паре не были безоблачными. Брик позволяла себе пренебрежительно отзываться о Маяковском, называя его скучным, и в итоге перестала хранить ему верность. Это, впрочем, не мешало Лиле держать поэта на коротком поводке, следя за тем, чтобы Маяковский никуда от нее не ушел. В завещании тот указал Брик как одну из наследниц, и ей досталась половина прав на его сочинения.

Не только Брик разрешала себе увлечения на стороне; при всей своей любви к ней Маяковский периодически срывался на романы разной степени тяжести. В 1925-м, в ходе поездки в Америку поэт оказался в поразившем его Нью-Йорке. Гостя у Давида Бурлюка, он принимал участие в поэтических сходках, на одной из них познакомившись с эмигранткой Елизаветой Зиберт (взявшей имя Элли и фамилию бывшего мужа - Джонс). Бурный роман длился недолго, итогом стало появление единственной дочери поэта, Елены Патриции. Узнав о ребенке, Маяковский пытался вновь попасть в Штаты, но его не выпускали. Встреча все-таки состоялась - в Ницце, в 1928 году. Патриция Томпсон живет там же, где родилась, - в Нью-Йорке, она преподаватель, автор многих книг, в том числе исследования «Маяковский на Манхэттэне, история любви».

Недавняя студентка, работавшая в Госиздате, была большой поклонницей творчества Маяковского. Свои отношения с поэтом длившиеся несколько лет, она называла «больше, чем романом». О близкой дружбе не могло быть и речи, вспоминала Брюханенко, но, несмотря на то, что она была «никто, а он - поэт», свою важность для Маяковского Наталья понимала хорошо. Как и остальных своих женщин, Маяковский терзал Брюханенко вспышками то гнева, то холодности, то беспредельной любви, но их отношения длились до самой смерти поэта.

Во время поездки во Францию в 1928 году Маяковский познакомился с эмигранткой Татьяной Яковлевой, второй главной женщиной в его жизни. Купив Лиле Брик в Париже автомобиль, поэт был готов забыть про нее ради Татьяны. Брик, почувствовав, что Маяковский может перейти в другие руки, приложила максимум усилий, чтобы роман не получил продолжение. Спустя год после их парижской встречи Маяковский, умолявший Яковлеву приехать в Советский Союз, пытался вновь отправиться во Францию, но ему отказали в визе.

Татьяна Яковлева позже стала женой Александра Либермана, арт-директора журнала Vogue. Либерманы жили в Нью-Йорке, их квартира была важным местом встреч людей искусства, от Сальвадора Дали до Трумена Капоте. Свою встречу с второй музой Маяковского описал, среди прочих, Эдуард Лимонов в «Это я, Эдичка».

Последнее сильное увлечение Маяковского, актриса театра МХАТ Вероника Полонская, была младше поэта на 15 лет. Полонская, замужняя женщина (ее супругом был актер Михаил Яншин), с трудом выносила сцены, которые ей устраивал Маяковский. Тот требовал, чтобы Вероника ушла от мужа, приходил в ярость, не получая желаемого. Отношения постоянно пребывали в стадии разрыва, в итоге все кончилось 14 апреля 1930 года, когда поэт покончил с собой.

Иван Бунин со своей женой Верой Муромцевой жили счастливо в браке целых 30 лет, пока писатель однажды не привел в дом Галину Кузнецову, которая была моложе его на 30 лет. Иван Бунин поставил жену перед фактом: Галина - его личный секретарь, ученица, приемная дочь, и она будет жить с ними. Как ни странно, женщины терпели друг друга 10 лет, пока семья не навестила в Берлине философа и критика Федора Степуна, где Галина влюбилась в его сестру Маргариту - известную певицу и отчаянную лесбиянку. Стоит отметить, что женщины прожили вместе до конца своих дней, как в принципе и Бунин с Верой Муромцевой.

На фото слева от Бунина стоит Галина, а справа сидит жена Вера

Владимир Маяковский

В доме семьи Бриков любили собираться творческие люди. Однажды там побывал Владимир Маяковский и тут же влюбился в хозяйку дома - Лилю Брик. Поэт стал посещать новых знакомых каждый день, посвящал Лиле практически все свои стихи, а через некоторое время и вовсе попросился жить к Брикам, аргументируя это тем, что «влюбился безвозвратно в Лилю Юрьевну». Муж Лили, Осип Брик, относился к увлечениям супруги снисходительно и противиться не стал.

В интимных отношениях Лиля и Маяковский не были верны друг другу, однако когда друзья поэта пытались укорить его в странной связи, он с криками заявлял: «Запомните! Лиля Юрьевна - моя жена!» или тихо бормотал: «В любви обиды нет». 14 апреля 1930 года Владимир Маяковский покончил с собой. В предсмертной записке среди прочего были слова: «Лиля, люби меня».

Александр Блок

Брак Александра Блока с Любовью Менделеевой был только платоническим. Своей жене поэт только посвящал стихи, так как видел в ней эталон женственности, а вот за плотскими утехами Блок ездил в публичные дома.
Девушку не устраивало такое расположение дел, и интимная связь все же состоялась, но так как секс был редким и быстрым, он не устраивал ни Любовь, ни Александра. Связи прекратились, а Блок продолжал создавать вокруг своей супруги романтический ореол. Супруги изменяли друг другу, но прожили в браке всю жизнь.

Дмитрий Мережковский и Зинаида Гиппиус прожили вместе 52 года. Супруги были близки друг другу и могли часами сидеть и рассуждать обо всем на свете, но интимной близости у них не было. Зато Зинаида Гиппиус эпатировала публику своим увлечением и мужчинами, и женщинами. Особенно ее привлекали мужчины нетрадиционной ориентации. Гиппиус будто считала своим долгом «наставить их на путь истинный».

На фото Зинаида с мужем сидят напротив друг друга

Марина Цветаева

Спокойная семейная жизнь Марины Цветаевой и Сергея Эфрона продолжалась недолго. Чтобы творить, Цветаевой, как и большинству поэтов, нужны были сильные эмоции, полет и буря страстей. Все это она нашла рядом с поэтессой Софьей Парнок. Девушка носила короткие стрижки, мужские костюмы и не скрывала своей склонности к однополой любви.

После этого у Цветаевой был краткосрочный роман с Осипом Мандельштамом, затем с другом ее мужа Константином Родзевичем. Несмотря на все это Марине Цветаевой и в голову не приходило бросить мужа. А когда Сергей Эфрон был расстрелян в 1941 году, в этом же году покончила с собой и Марина Цветаева.

19 июля – день рождения Владимира Маяковского, гениального поэта, безупречного красавца и любимца девушек. Но вот парадокс: единственная женщина, которую он любил и просто-таки боготворил всю свою жизнь, никогда не принадлежала ему полностью. Лиля Брик много раз была замужем, но только не за Маяковским. Впрочем, не везло в любви и другим знаменитым поэтам: Блоку, Ахматовой, Цветаевой. Что за проклятие нависло над гениями? Об этом – в эксклюзивном расследовании Woman’s Day.

Владимир Маяковский, Лиля Брик и Осип Брик

Маяковский известен не только плакатными стихами о Ленине и Октябре, но и гениальной любовной лирикой, которой могло бы и не появиться, не повстречай поэт на своем пути Лилю Брик. «Кроме любви твоей, мне нету солнца, а я и не знаю, где ты и с кем», «Мне ни один не радостен звон, кроме звона твоего любимого имени», – это строки из стихотворения Маяковского, озаглавленного «Лиличка! Вместо письма». И таких строк, адресованных Брик, полных отчаяния, обожания, боли, мольбы и обещаний, Маяковский написал сотни.

Познакомились они в 1915 году, когда Лиля уже была замужем за Осипом Бриком. Поэт в то время встречался с сестрой Лили Эльзой и оказался в квартире супругов в Петрограде. Прочитал им свою поэму «Облаков в штанах» – и тут же посвятил ее хозяйке. Чувство вспыхнуло мгновенно и захватило Маяковского полностью.

Лиля не была писаной красавицей, однако ее шарм и магнетизм покоряли мужчин с первого взгляда. Она разделила с Маяковским его страсть, но при этом сохраняла холодность ума – расставаться с мужем не планировала. Да и сам Осип Максимович закрывал глаза на происходящее. Маяковский посвятил любимой поэму «Флейта-позвоночник» и подарил ей кольцо с гравировкой инициалов Л.Ю.Б. (Лиля Юрьевна Брик), которые складывались в «ЛЮБЛЮ».

Вскоре Маяковский переехал на квартиру к Брикам. Лиля утверждала: «Я любила, люблю и буду любить Осю больше, чем брата, больше, чем мужа, больше, чем сына. Про такую любовь я не читала ни в каких стихах. Эта любовь не мешала моей любви к Володе».

Впрочем, существует и другая версия совместной жизни троицы: занимаясь любовью, Брики запирали Маяковского на кухне, а он «царапался в дверь и плакал». Об этом сама Лиля Юрьевна через много лет рассказывала поэту Андрею Вознесенскому.

Затем поэт и его «семья» благополучно перебираются из Петрограда в Москву, где им предстоит сменить несколько квартир. Кризис в отношениях между Володей и Лилей разразился только в 1922 году. По настоянию своей музы Маяковский прожил отдельно два месяца, неистово страдал и в итоге написал две поэмы – «Про это» и «Люблю». Лиля Юрьевна считала, что переживания такого рода полезны для творчества, и в каком-то смысле оказалась права.

«На цепь нацарапаю имя Лилино, и цепь исцелую во мраке каторги», – писал поэт. Но эта самая «цепь», однако, не удержала его от нескольких романов – с библиотекаршей Натальей Брюханенко, русской парижанкой Татьяной Яковлевой и американкой Элли Джонс, от которой у него родилась дочь. Каждый раз Лиля считала своим долгом разрушить «опасные связи», удержать Маяковского от женитьбы и вернуть в семью. Тем более что он обеспечивал ее материально. Во время заграничных поездок поэта Брик забрасывала его письмами с просьбами купить «автомобильчик», духи, чулки и платья по последней моде. А сама продолжала воплощать в жизнь теорию свободной любви.

Среди ее «фаворитов» числились заместитель Наркомфина Александр Краснощеков и режиссер Лев Кулешов. Приписывали ей и отношения с чекистом Яковом Аграновым. Осип Брик, впрочем, тоже не спешил ставить крест на своей личной жизни. В 1925 году он встретил Евгению Соколову-Жемчужную, с которой состоял в гостевом браке вплоть до самой своей смерти в 1945 году. Все это время он продолжал жить с Лилей Юрьевной, Женя лишь приходила к ним гости.

Маяковский застрелился в 1930 году, не найдя счастья со своей последней избранницей, актрисой Норой Полонской. «Лиличка» так и осталась для него любовью всей жизни. В своей предсмертной записке поэт попросил «Товарища правительство» позаботиться о его близких: «Моя семья – это Лиля Брик, мама, сестры и Вероника Витольдовна Полонская. Если ты устроишь им сносную жизнь – спасибо». Впоследствии Лиля Брик вышла замуж за крупного военачальника Виталия Примакова, а затем – за литературоведа Василия Катаняна. Муза Маяковского покончила с собой в 1978 году, приняв смертельную дозу снотворного, в возрасте 87 лет.

Анна Ахматова, Николай Пунин и Анна Аренс

Роман Ахматовой с искусствоведом и критиком Николаем Пуниным начался в 1922 году. К этому моменту поэтесса уже успела разойтись с первым мужем – поэтом Николаем Гумилевым, и вторым – востоковедом Владимиром Шилейко.

И ты мне все простишь:

И даже то, что я не молодая,

И даже то, что с именем моим,

Как с благостным огнем тлетворный дым,

Слилась навеки клевета глухая…

Так обращалась Ахматова к Николаю Пунину в стихах. Для влюбленных не стал препятствием тот факт, что Пунин был женат на Анне Аренс, которую чаще называл не Аней, а Галочкой. Супруги растили дочку Ирину, жили в четырех комнатах в Фонтанном доме – бывшем Шереметевском дворце. А вот Ахматовой после развода с Шилейко жить было фактически негде.

И через пару лет романтическая история постепенно превратилась в прозаическую, причем довольно причудливую. Анна Андреевна переехала к Пунину. Официально сняла у него комнату, а по сути стала членом семьи, при этом Анна Аренс с дочкой продолжали жить в этой же квартире.

«Худо, что они очутились вместе под одной крышей, – вспоминала Надежда Мандельштам. — Идиллия была придумана Пуниным, чтобы Ахматовой не пришлось хозяйничать, а ему надрываться, добывая деньги на два дома». Беспомощность Ахматовой в быту была всем известна: заштопать чулок – проблема, сварить картошку – достижение. В итоге Галочка готовила и убирала, делая вид, что все так и должно быть. Она же стала и главным добытчиком благодаря стабильной зарплате врача.

Ахматову тем временем перестали печатать, да и сама она практически не писала стихов, денег хронически не хватало. Но однажды в Фонтанном доме появился и поселился ее сын Лев, до этого проживавший с бабушкой. В положении нахлебников существовать никому не хотелось…

«Какие-то получаемые мной гроши я отдавала Пуниным за обед (свой и Левин) и жила на несколько рублей в месяц. Круглый год в одном и том же замызганном платье», – вспоминала Ахматова.

Отношения Пунина и поэтессы продлились 16 лет, затем они расстались, однако Ахматова продолжала жить в Фонтанном доме. Во время блокады Пунины эвакуировались из Ленинграда в Самарканд, а Ахматова – в Ташкент. Анна Аренс, Галочка, верная спутница и законная жена Пунина, не перенесла тягот пути и умерла в 1943 году. После войны обитатели Фонтанного дома вернулись на свои места, но покой был недолгим: в 1949 году Николай Пунин был арестован, осужден и сослан в Заполярье, где и скончался через четыре года.

Анна Ахматова больше не вышла замуж, хотя у нее были романы с врачом-патологоанатомом Владимиром Гаршиным и, возможно, с английским дипломатом Исайей Берлином – во всяком случае, оба удостоились стихотворных посвящений. Умерла поэтесса в 1966 году, ей было 76 лет.

Александр Блок, Любовь Менделеева и Андрей Белый

Будущий поэт Саша Блок и дочь великого химика Люба Менделеева познакомились совсем юными: ему было 17 лет, ей – 16. Поженились они год спустя. Саша был очарован девушкой, в которой увидел возвышенный идеал, свою Прекрасную Даму. При этом многие находили внешность Любы довольно заурядной. Анна Ахматова впоследствии отзывалась о ней так: «Глаза – щелки, нос – башмак, щеки – подушки».

Сразу после свадьбы Любе открылась шокирующая правда: оказывается, новоиспеченный супруг вообще не собирался вступать с ней в интимные отношения, считая, что их союз гораздо выше плотских удовольствий, имеющих «темное начало».

Несмотря на это, Любовь Дмитриевна не оставляла попыток соблазнить собственного мужа, и два года спустя ей это наконец удалось. Однако «краткие, по-мужски эгоистические встречи» не приносили радости ни ей, ни ему и вскоре совсем прекратились. Тем временем Любовь Дмитриевна оставалась в центре всеобщего внимания как жена поэта и воплощение вечной женственности, причем Блок сам поддерживал этот культ среди своих близких знакомых – людей творческих и увлекающихся. Вот и друг семьи, поэт Андрей Белый, не смог устоять против романтического ореола, созданного вокруг Любы.

А что же она? «Той весной я была брошена на произвол всякого, кто стал бы за мной упорно ухаживать», – вспоминала Менделеева, и этим «всяким» оказался Белый. Он не скрывал своих чувств ни от Любы, ни от Блока и даже пытался вызвать его на дуэль, однако поединок не состоялся.

Все эти события Блок отразил в пьесе «Балаганчик» (1906). По сюжету Арлекин уводит у Пьеро невесту, прекрасную Коломбину, а та оказывается картонной…

И свила серебристая вьюга

Им венчальный перстень-кольцо.

И я видел сквозь ночь – подруга

Улыбнулась ему в лицо.

Ах, тогда в извозчичьи сани

Он подругу мою усадил!

Я бродил в морозном тумане,

Издали за ними следил.

Нервный и бурный роман Белого и Менделеевой продлился два года. Андрей Белый до последнего не терял надежды развести супругов, плел интриги, писал письма, но тщетно. Люба решила сохранить свой брак. В итоге отвергнутый и несчастный Белый уехал за границу. Он был дважды женат и умер в 1934 году в Москве.

Что касается Любы, то Блок открыто изменял ей – и с актрисой Натальей Волоховой, которой он посвятил стихотворения «Снежная маска» и «Фаина», и с оперной певицей Любовью Дельмас, воспетой им в цикле «Кармен», и с бесчисленными проститутками. На смену выдуманной поэтом Прекрасной Даме пришли живые женщины из плоти и крови, а жена по-прежнему не интересовала его физически.

Роль молчаливой и несчастной спутницы Менделееву не устраивала, и она попыталась найти свое счастье в театре, решив стать актрисой. Периодически у Любы случались короткие, ни к чему не обязывающие романы, а от актера Константина Давидовского она неожиданно забеременела. Признаться мужу долго не решалась. В итоге делать аборт оказалось слишком поздно. Блок повел себя стоически, согласившись принять ребенка как своего, но мальчик родился слабым и прожил всего восемь дней.

Поэт горевал по нему не меньше, чем сама Любовь Дмитриевна. Их странный союз продолжался вопреки здравому смыслу до самой кончины Блока в 1921 году. Он умер на руках Менделеевой, которую называл «святым местом в душе». Впоследствии Любовь Дмитриевна стала специалистом по истории балета, написала книгу «Классический танец. История и современность» и мемуары «И быль и небылицы о Блоке и о себе». Умерла в одиночестве в 1939 году в возрасте 57 лет.

Марина Цветаева, Сергей Эфрон и Константин Родзевич

Марина Цветаева и Сергей Эфрон познакомились в Коктебеле в доме Максимилиана Волошина. Марине было 18, Сергей был на год моложе. Эфрон представлялся ей благородным рыцарем, посланным судьбой:

В его лице я рыцарству верна,

— Всем вам, кто жил и умирал без страху! —

Такие – в роковые времена –

Слагают стансы – и идут на плаху.

Не прошло и года, как Сергей и Марина обвенчались. Вскоре у них родилась дочь, которую назвали Ариадной. Анастасия, сестра Цветаевой, так описывает эту семейную идиллию: «Марина была счастлива с ее удивительным мужем, с ее изумительной маленькой дочкой – в те предвоенные годы».

Но затишье продлилось недолго. Как большинству поэтов, Цветаевой, чтобы творить, нужны были сильные эмоциональные потрясения, бурные страсти. Конечно, она искренне любила Сергея, но одного этого чувства было недостаточно. Первым испытанием на прочность для ее брака стала встреча с 29-летней поэтессой Софьей Парнок, которая носила мужские костюмы и короткую стрижку, курила сигары и не скрывала своей склонности к однополой любви. Их роман вспыхнул внезапно и продолжался вплоть до 1916 года. Цветаева посвятила Софье цикл стихотворений «Подруга», включая знаменитое «Под лаской плюшевого пледа…».

Кроме того, Цветаевой приписывали краткосрочные отношения с молодым Осипом Мандельштамом. «Простите, но если кроме N люблю еще Генриха Гейне, Вы же не скажете, что я того, первого, не люблю. Значит, любить одновременно живого и мертвого – можно. Но представьте себе, что Генрих Гейне ожил и в любую минуту может войти в комнату. Я та же, Генрих Гейне – тот же, вся разница в том, что он может войти в комнату» – так объясняла Марина свое «донжуанство».

Поэтессе даже в голову не приходило расстаться с мужем. В апреле 1917 года в семье родилась вторая дочь – Ирина. А потом грянула революция, началась Гражданская война. Сергей Эфрон отправился на фронт, воевал на стороне белых. Два года от него не было никаких вестей. Марина осталась с двумя детьми на руках, без денег, в холодной Москве.

Младшая дочь умерла от голода в приюте, куда ее определила Цветаева в надежде, что там о ней позаботятся. К 1921 году Эфрон наконец объявился в Константинополе, куда он перебрался вместе с другими белыми офицерами. Семейство воссоединилось в Берлине, затем перебралось в Чехию. И здесь Марина встретила новую любовь – Константина Родзевича, с которым Эфрон сдружился еще в Константинополе. Началось все с невинных совместных прогулок на свежем воздухе. Родзевич стихов Цветаевой не любил и не читал, но это не помешало их роману продлиться около двух лет. Именно ему посвящены знаменитые «Поэма горы», «Поэма конца», «Овраг».

Сергей Эфрон знал об отношениях Марины со своим другом. «Я одновременно и спасательный круг, и жернов на ее шее. Освободить ее от жернова нельзя, не вырвав последней соломинки, за которую она держится. Жизнь моя – сплошная пытка», – писал обманутый муж Максимилиану Волошину.

В конце концов Родзевич охладел к Цветаевой и в январе 1925 года уехал из Праги. А 1 февраля у поэтессы родился сын Георгий. «На меня не похож совершенно. Вылитый Марин Цветаев», – говорил Эфрон друзьям. Кто был отцом мальчика, до сих пор доподлинно неизвестно, но подозревать Родзевича оснований было много. Константин судьбой ребенка не интересовался. В дальнейшем он воевал в Испании во время гражданской войны, сражался в рядах французского Сопротивления, попал в концлагерь, откуда был освобожден советскими войсками, и дожил до 93 лет.

Союз Сергея и Марины, увлеченных заботой о маленьком сыне, снова начинает напоминать обычную семью. Но впереди у них – страшные испытания, трагедии, которые трудно даже представить. Эфрон стал агентом ГПУ за границей, причем жену в детали своей разведдеятельности не посвящал. Вскоре и Эфрона отозвали в СССР после провала очередной операции. Марина с сыном последовали за ним.

Сергей Эфрон был расстрелян в 1941-м, в том же году покончила с собой и Марина Цветаева.

Зинаида Гиппиус, Дмитрий Мережковский и Дмитрий Философов

Писатель и философ Дмитрий Мережковский прожил со своей женой, поэтом и критиком Зинаидой Гиппиус 52 года. Говорят, что за все это время они не разлучались ни на один день. При этом главным в их союзе было единство душ и мыслей, а вовсе не романтическое чувство.

На момент их встречи Зине было 19, Дмитрию – 23. Поженились они внезапно, обнаружив друг в друге интересных собеседников. «В том, что всякие „свадьбы“ и „пиры“ – противны, что надо сделать все проще, днем, без всяких белых платьев и вуалей – мы были согласны, – вспоминала Гиппиус. — После Дмитрий Сергеевич ушел к себе в гостиницу довольно рано, а я легла спать и забыла, что замужем».

Поселились молодожены в Петербурге. Их дом стал центром литературной и философской жизни Северной столицы, его посещали молодые поэты и писатели – те, кто имел мужество выносить непростой характер и эксцентричное поведение хозяйки.

Рыжеволосую Зинаиду называли «декадентской мадонной» и «белой дьяволицей». Она появлялась на людях в мужских костюмах, пудрилась и румянилась без меры, курила, бесцеремонно рассматривала людей через неизменную лорнетку и всегда готова была отпустить язвительную реплику.

Ее любили и боялись. Она же искала страсти, жгучего, сильного чувства, на которое ее муж в принципе был не способен. По слухам, Гиппиус развлечения ради «влюбляла» в себя женатых мужчин и требовала отдать ей обручальные кольца, из которых потом делала ожерелья. Правда, дальше писем и стихов дело, как правило, не заходило.

И только одна встреча определила дальнейшую судьбу Мережковского и Гиппиус. Началось все с сотрудничества с журналом «Мир искусства», издателями которого были Сергей Дягилев, впоследствии известный своим вкладом в балетное искусство, и Дмитрий Философов, литературный критик. Он стал для Зинаиды Гиппиус настоящим наваждением.

Ее не остановил даже тот факт, что Философов явно предпочитал женщинам мужчин, причем с Дягилевым его связывали длительные близкие отношения. Зинаида Николаевна организовала кампанию по духовному спасению Философова, прилагая все усилия, чтобы вырвать своего возлюбленного из «порочного» дягилевского круга.

Сначала Философов поддался напору Зинаиды, правда, потом честно признался ей, что ему «физически отвратительны воспоминания о наших сближениях». Но и это не остановило «демоническую женщину». Она забрасывала его письмами, пытаясь увлечь если не телом, то интеллектом, играя на его интересе к религии и мистике. По ее сценарию, Мережковскому было уготовано стать третьим, равноправным участником творческого союза, и он не имел ничего против.

Дягилев, в свою очередь, отчаянно боролся за своего любовника. Кульминацией этой борьбы стала некрасивая сцена в ресторане, где Дягилев застал Философова в обществе Гиппиус, и попытался его избить.

В конце концов странное трио все-таки сложилось – Философов стал жить вместе с Гиппиус и Мережковским и провел с ними в общей сложности 15 лет. После октябрьского переворота семейство не приняло советскую власть и решило эмигрировать, но вырваться из России им удалось лишь в конце 1919 года, нелегально перейдя польскую границу. В Варшаве Философов сдружился с Борисом Савинковым, бывшим террористом, и с головой ушел в политику, посвятив себя борьбе с большевизмом. Тройственный союз распался: когда Мережковские приняли решение ехать в Париж, Дмитрий не последовал за ними, а остался в Польше. Здесь он и умер в 1940 году. Гиппиус всю жизнь хранила память о нем. Она никогда не писала стихи от женского лица – за исключением одного, посвященного Философову:

Но потерял он свою Психею

И то, что было – не будет вновь.

Ушла Психея, и вместе с нею

Я потеряла его любовь.

Мережковского не стало в 1941-м. Зинаида Николаевна и пережила супруга лишь на четыре года. Мережковский и Гиппиус похоронены в Париже на русском кладбище Сен-Женевьев де Буа в одной могиле.

Трудная судьба Марины Цветаевой

Жизнь несколько раз разлучала Марину Цветаеву и Сергея Эфрона на неопределенный срок, но каждый раз супруги находили в себе силы, чтобы соединиться вновь. Трагические судьбы родителей повторили и их дети, ставшие жертвами своей эпохи.Апрель 1911 года Марина Цветаева провела на Черном море, в Гурзуфе. Для молодой поэтессы это был период размышлений, углубления в себя перед, возможно, самым важным этапом ее жизни. 5 мая Цветаева приехала в Коктебель, в гости к Максимилиану Волошину, где должна была встретиться с сестрой Асей. Анастасия Цветаева, приехавшая чуть позже, увидела совсем иную сестру: вместо одинокой задумчивой Марины ее встретила загорелая, сияющая от счастья девушка, в коротких штанах и сандалиях на босу ногу. Причиной перемены послужила встреча, во многом определившая дальнейшую судьбу Цветаевой.

Сразу же после приезда в Коктебель Марина отправилась на безлюдный пляж Сердоликовой бухты. Там она прогуливалась в поисках красивых камней. А на скамейке, на фоне бескрайнего моря, сидел красивый юноша. Он вызвался помочь Марине; та, восхищенная его голубыми глазами, согласилась. Про себя Цветаева загадала: если он догадается, какой камень понравился ей больше всего и принесет его, то она выйдет за него замуж. Об этом знакомстве поэтесса позже вспоминала: «А с камешком - сбылось, ибо С.Я. Эфрон, за которого я, дождавшись его восемнадцатилетия, через полгода вышла замуж, чуть ли не в первый день знакомства открыл и вручил мне - величайшая редкость! - генуэзскую сердоликовую бусу, которая и по сей день со мной». И еще: «В Крыму, где я гощу у Макса Волошина, я встречаю моего будущего мужа, Сергея Эфрона. Нам 17 и 18 лет. Я обещаю себе, что, что бы ни случилось, я никогда с ним не расстанусь». В Москве 1939 года Цветаева подтвердила данное в восемнадцать лет обещание. А та самая «сердоликовая буса» надолго пережила участников описанных событий: в 1973 году она оказалась в руках их дочери, Ариадны Эфрон. Сергей Эфрон происходил из семьи народовольцев. Его мать, Елизавета Петровна Дурново, была известного дворянского рода, что, однако, не мешало ей с искренним желанием помочь всем обездоленным примкнуть к революционной организации «Земля и Воля». Яков Константинович (Калманович) Эфрон происходил из еврейской семьи, из Виленской губернии. Елизавета Петровна и Яков Константинович вместе участвовали в конспиративных делах организации.В своем будущем муже Марина видела воплощение благородства и вместе с тем беззащитности. Современники отмечали, что в чувстве Марины к Сергею было много материнского, - а Эфрон нуждался в опеке и заботе. Знакомые и родственники описывали его по-разному. Но большинство сходилось в том, что это был красивый юноша, с мягким характером, которому требовалась поддержка жены. Анастасия Ивановна очень любила своего «мягкого, приветливого, обаятельного родственника».

Эфрон, заболевший туберкулезом после смерти матери в 1910 году, всю жизнь отличался слабым здоровьем. Сергей Яковлевич не мог долго переносить влажный крымский климат, поэтому молодые люди вскоре переехали в Уфимскую губернию, откуда осенью 1911 года вернулись в Москву. Отец Цветаевой тогда был тяжело болен и лечился на курорте для сердечников за границей. В ожидании серьезного разговора с отцом о замужестве Цветаева поселила будущего мужа в своем доме в Трехпрудном переулке. Спустя некоторое время они разместились в квартире в Сивцевом Вражке, куда к ним переехали Лиля и Вера Эфрон, сестры Сергея, а также Елена Оттобаль-довна Волошина (Пра) из Коктебеля. Эфрон был моложе своей будущей жены на год. В то время он писал книгу «Детство» и посещал гимназию. Марина готовила к печати второй сборник стихов «Волшебный фонарь». Тихий праздник венчания Цветаевой и Эфрона состоялся 27 января 1912 года в Палашевской церкви. Далеко не все встретили этот брак с восторгом. Правым монархистам Цветаевым и Иловайским оказались не по душе прошлые революционные настроения и еврейское происхождение Эфронов. Сама же Марина была счастлива. Ее чувства нашли отражение в стихотворении «На радость», посвященном мужу.Вскоре после свадьбы в издательстве «Оле Лукойе», которое основала молодая семья, вышла книга Сергея Яковлевича «Детство» и сборник Цветаевой «Волшебный фонарь».Гувернантка семейства Цветаевой, С. Д. Мейн (Тьо), помогла молодым купить дом на Полянке, в Замоскворечье. В сентябре 1912 года в этом доме родилась Ариадна. В 1914 году молодая чета переехала в другой дом, расположенный в Борисоглебском переулке, где Цветаева жила до самого отъезда из России в 1922 году.

Первые годы совместной жизни были счастливыми. Марина Ивановна писала: «Я постоянно дрожу над ним. От малейшего волнения у него поднимается температура, он весь лихорадочная жажда всего... За три - или почти три - года совместной жизни - ни одной тени сомнения друг в друге. Наш брак до того не похож на обычный брак, что я совсем не чувствую себя замужем и я совсем не переменилась (люблю всё то же и живу всё так же, как в 17 лет). Мы никогда не расстанемся. Наша встреча - чудо».Стоит всё же заметить, что по характеру они являлись двумя разными людьми. Сергею нужно было служить какой-то идее: сначала это была Марина, затем - верность родине, затем -коммунизм. Цветаева же служила слову и искусству. Марк Слоним вспоминал, что Марина по-настоящему никого, кроме своего мужа, и не любила. Цветаева оставалась с Эфроном всю жизнь, последовав за ним навстречу гибели. Однако были в ее жизни и другие, порой довольно неожиданные романы. В 1915 году Эфрон отправился на фронт добровольцем. Возможной причиной такого неожиданного поступка некоторые биографы называют роман Марины с поэтессой Софией Парнок и кризис в отношениях супругов. Цветаева и Парнок познакомились осенью 1914 года в одном из литературных салонов. София Яковлевна была старше Марины Ивановны на семь лет. На момент их встречи она уже являлась признанным независимым литературным критиком и талантливой поэтессой. Парнок относила себя к ученицам Сафо и, как говорил литературовед С. А. Карлинский, была «открытой и агрессивной лесбиянкой». Цветаева моментально попала под ее влияние. Парнок с юности и до самой смерти имела отношения с женщинами, хотя с 1907 по 1909 год была замужем за поэтом Владимиром Волькенштейном.

Марина обожала свою возлюбленную, восхищалась ее темными глазами, высоким лбом, бледностью и надменными губами. В начале 1915 года Цветаева создает стихотворение «Ты проходишь своей дорогою...», в котором описано всё, что так нравилось ей в новой подруге. Парнок сочетала в себе, по словам Цветаевой, «нежность женщины, дерзость мальчика».Весной 1915 года Марина и София отправляются в Коктебель, где к ним присоединяются Аля с няней и сестра Анастасия с сыном. Цветаева между тем вполне осознавала всю тяжесть своего положения и разрывалась между чувствами к Парнок и к мужу.Когда женщины вернулись в столицу, стало понятно, что их отношения подошли к концу. В феврале 1916 года роман завершился. Подробности разрыва остались неизвестны. Перипетии их романа, с некоторой долей вымысла, нашли отражение в цветаевском цикле «Подруга» и «Юношеских стихах». Эти отношения оставили след в жизни и творчестве обеих поэтесс; для Марины Ивановны они оказались важным этапом поэтического и духовного развития.

У Марины Цветаевой и Сергея Эфрона было трое детей. К сожалению, судьба всех троих сложилась трагично.Старшая дочь, Ариадна, росла не по годам развитым ребенком. Цветаева мечтала о ее прекрасном будущем. Она видела дочь красавицей, окруженной почитанием, наделенной талантами, которые она сможет воплотить. Аля с детства понимала, что ее родители -необычные люди, и горячо их любила. Марина была центром вселенной дочери. Читать Ариадна научилась в три года, и не по слогам, а как взрослые. В пять она сама начала писать, а с шести вела дневники.Первые стихи к дочери Марина Цветаева написала, когда той был год с небольшим. Затем, вплоть до 1920 года, эта тема постоянно возникала в творчестве поэтессы. Отношения Али и Марины были особыми: маленькая Ариадна очень сблизилась с матерью, стала ее вторым «я». Годы обучения девочки пришлись на революционные события, и Марина сама занималась образованием дочери. Вместо скучных диктантов Аля записывала события прошедшего дня. Марина прививала дочери любовь к природе, музыке, романтике -как когда-то делала ее собственная мать. Ариадна же была благодатным материалом, она принимала всё, что шло от Марины. В одном из писем Цветаевой есть следующие строки: «Она живет мною и я ею». И еще, в дневнике: «Жизнь души - Алиной и моей - вырастет из моих стихов - пьес - ее тетрадок». В Париже Ариадна Эфрон окончила школу прикладного искусства «Arts et Publicite» и высшую школу Лувра по специальности «история изобразительного искусства». Девушка сотрудничала с французскими журналами, а также занималась переводами на французский язык Маяковского и других поэтов.

На момент ареста Ариадне Сергеевне было двадцать семь лет - и только в сорок три года она смогла вернуться к нормальной жизни. Дочь Цветаевой восемь лет провела в исправительно-трудовых лагерях, но и после окончания срока жизнь на свободе длилась недолго. 22 февраля 1949 года Ариадну снова арестовали, она была отправлена в пожизненную ссылку в Туруханский район.В 1955 году Ариадну реабилитировали. Она свято хранила память матери, подготовила к печати издания ее сочинений. Ариадна Сергеевна Эфрон стала хранительницей архива Марины Цветаевой. Она занималась стихотворными переводами, в основном с французского языка, писала оригинальные стихи, которые вышли только в 1990-е годы. Умерла от обширного инфаркта в больнице Тарусы 26 июля 1975 года. Вторая дочь Цветаевой и Эфрона, будучи слабенькой, умерла в голодные послереволюционные годы. Ирина родилась в 1917 году. В начале зимы 1919-1920 года Марина поняла, что не сможет прокормить детей в голодающей Москве. По совету знакомых, она отдала Алю и Ирину в детский приют в Кунцеве. Матери пообещали, что ее дети будут хорошо питаться. В феврале 1920 года Ариадна заболела дизентерией. Марина забрала старшую дочь домой, где всё время ухаживала за ней. Вскоре стало известно, что слабая и маленькая Ирина умерла в приюте. Цветаева была в ужасе, чувствуя свою вину перед младшей дочерью. Марина Ивановна писала: «Умерла без болезни, от слабости. И я даже на похороны не поехала - у Али в этот день было 40,7°. Сказать правду? Я просто не могла». И еще, из письма сестре: «Ирине было почти три года - почти не говорила, производила тяжелое впечатление, всё время раскачивалась и пела. Слух и голос были изумительные». Смерть младшей дочери отражена в стихотворении «Две руки, легко опущенные...» (1920) и в лирическом цикле «Разлука» (1921).

Не менее трагично сложилась судьба и сына Марины Цветаевой. Георгий Эфрон родился в эмиграции в 1925 году, в Праге. Он был желанным и горячо любимым ребенком. Дома его все ласково называли Муром. Позже, в «Стихах к сыну» Цветаева писала: «Я, что в тебя - всю Русь/Вкачала - как насосом!».Оказавшись в советской России, начитанный и образованный Георгий чувствовал себя чужаком. Сохранились его рисунки и дневники. Короткая жизнь длиною в девятнадцать лет вместила в себя все ужасы той эпохи: неустроенность быта и безденежье жизни в эмиграции, скитания, переезд в СССР со сталинскими репрессиями, гибель матери, бомбежки, голод.Георгий был призван на фронт. О его гибели известно лишь, что он был ранен в бою на Восточном фронте 7 июля 1944 года и направлен в полевой медсанбат. Сведений о его могиле нет.Семейный архив Цветаевых был закрыт до 2000 года, по воле Ариадны Сергеевны Эфрон. Сегодня многое из него опубликовано, в том числе и дневники Георгия. По ним мы можем судить о неординарных качествах, талантах сына Цветаевой и о трудностях его биографии.Судьба детей Марины Цветаевой, как и судьба самой поэтессы, оказалась трагичной. Их жизнь стала отражением горестей той эпохи, в которую они жили.