Современный мировой порядок берет свое начало с 1991 г., когда закончился Ялтинско-Потсдамский период мировой истории, или период биполярности. В том, что мир перестал представлять собой блоковое противостояние НАТО и ОВД, капиталистического и социалистического миров – очевидно. Однако в каком направлении развивается мировая политика, какие ее черты становятся определяющими и в чем состоят перспективы далеко не очевидно. Отсюда – многообразие концепций современного мирового порядка. В настоящей работе предлагается их типологизация по следующим основаниям - в зависимости от акторов (государственные, негосударственные) и механизмов властных отношений (политические, экономические) в формирующемся миропорядке. Сочетание этих оснований позволяет выделить политические, политико-социологические и политико-экономические концепции.

Политические концепции современного мирового порядка. Основная особенность данного типа концепций состоит в их государтвенно-центричном характере. Они акцентируют влияние на характере полярности мира – количестве полюсов в современном мире, образуемых наиболее влиятельными государствами. Исходя из этого основания, можно выделить концепции многополярности и однополярности.

Многополярность. Официальная позиция российского руководства состоит в том, что современный мир многополярен. Эта точка зрения сформировалась в противовес претензиям Соединенных Штатов на мировое лидерство, основанном на их, как они считают, победе в холодной войне и слабости России в 1990-е гг. Однако в 2000-е гг. позиция России усиливается, а политика становится независимой от Запада. Также резко ускоряется экономическое развитие таких стран, как Китай, Индия, Бразилия. Для обозначения этих четырех стран в литературе появилась специальная аббревиатура БРИК (по первым буквам их названия).

Министр иностранных дел РФ С.В.Лавров выдвигает следующие теоретические аргументы в пользу официальную позицию России. «Мир уже не тот, что был несколько лет назад. Стало ясно главное: однополярный мир не состоялся, да и не мог состояться в силу того, что в условиях глобализации ни у кого не хватит военно-политических, финансово-экономических и иных ресурсов для имперского строительства». Объективной основой широкого международного сотрудничества является противодействие вызовам и угрозам современности, с которыми можно справиться только коллективными усилиями 151 .

Вместе с тем, отмечает С.Лавров, мифология «однополярного мира» долгое время определяла направление умов и поведения значительной части государств. В этот мир поверили, сделали на него политическую ставку. Поэтому понимание реального положения дел дается непросто. Существует представление, что альтернатива «однополярному миру» - это «хаотизация» международных отношений вследствие некоего «вакуума» управляемости и безопасности. Между тем, как можно было убедиться не раз, именно односторонние, и тем более силовые, действия привели к нарастанию конфликтности в мировой политике, наслаиванию новых проблем на старые. Собственно, это и составляет механизм расширения конфликтного пространства в мировой политике.

По мнению С.Лаврова, совершенно неоправданно ставить знак равенства между многополярностью и заряженностью на конфронтацию. Конечно, появляются новые «центры силы». Они соперничают друг с другом, в том числе и за доступ к природным ресурсам. Так было всегда, и ничего фатального в этом нет. Однако одновременно – и это очень важно - в современном мире складывается неформальное коллективное лидерство ведущих государств и государственных объединений мира в дополнение к международным институтам, прежде всего к ООН, позволяющее приблизиться к решению проблем управляемости мира. Основными участниками коллективного лидерского центра мира, по мнению С.Лаврова, являются Россия, Евросоюз и США. При этом исключается чья бы то ни было единоличная претензия на истину.

Как утверждает С.Лавров, парадигма современной мировой политики определяется конкуренцией в самом широком прочтении этого понятия, не равнозначном конфронтации. Ее предметом, помимо прочего, становятся ценностные ориентиры и модели развития. Новизна ситуации заключается в том, что Запад теряет монополию на процессы глобализации. Видимо, отсюда и попытки представить происходящее как угрозу Западу, его ценностям и образу жизни.

Конкретизацией точки зрения С.Лаврова по поводу глобальной конкуренции можно считать следующее высказывание А.Арбатова: «США безнадежно увязли в войне в Ираке. Евросоюз погрузился в решение проблем внутри ЕС. Россия, Китай, Индия и многие другие страны демонстрируют растущую самостоятельность на международной арене, а некоторые – такие, как Иран, Венесуэла, КНДР, Кубы, бросают США открытый вызов, а подчас прямо их провоцируют, пользуясь провалом Вашингтона в Ираке. Начинается совершенно новый этап мировой политики и новая глобальная игра» 152 .

Вместе с тем ряд ведущих российских ученых-международников придерживаются более пессимистической позиции в отношении уровня конфликтности современного мира, чем прогнозирует С.Лавров, склоняясь к тому, что многополярность - это явление, по определению сопряженное с большим зарядом противостояния.

Так, например, С.Рогов, провозгласивший «крах однополярного мира» в связи с поражением США в Ираке, предсказывает следующие последствия этого: дестабилизация ситуации на Ближнем Востоке и в Афганистане, возрастание роли и влияния Ирана, продолжение Китаем модернизации своих вооруженных сил, а Северной Кореей – своей ракетно-ядерной программы. На его взгляд, китайско-индийское экономическое и военное соперничество приобретет все более широкий масштаб, а вероятность возобновления противостояния между США и Россией существенно возрастет 153 .

Попытку теоретически обосновать новую фазу противоборства в мировой политике предпринимает С.А. Караганов , статья которого в журнале «Россия в глобальной политике» так и называется – «Новая эпоха противостояния» 154 . Под новой эпохой противостояния (НЭП) автор статьи понимает разворачивающуюся борьбу между двумя моделями развития – либерально-демократическим капитализмом традиционного Запада и «авторитарным капитализмом», флагманами которого всегда выступали азиатские «тигры» и «драконы» (Южная Корея, Тайвань, Малайзия, Таиланд и некоторые другие). Быстрый прогресс этих стран предпочитали считать исключением, а не правилом. Но ударный рост КНР вопреки звучащим почти два десятилетия предсказаниям коллапса, не позволяет больше заниматься эскапизмом 155 .

Вполне возможно, допускает С.Караганов, что «авторитарный капитализм» - это лишь ступень на пути к более либеральной модели, поскольку многие страны Западной Европы в прошлом имели черты, свойственные ныне государствам так называемого «авторитарного капитализма».

Но как бы то ни было, на сегодняшний день либерально-демократические триумфаторы ощутили, что начинают терпеть поражение. «Миссия» на Ближнем Востоке ослабила мировые позиции не только Соединенных Штатов, но и демократии в целом. Не столь заметным, но существенным ударом явилось поражение де-факто большинства «цветных революций», импортированных в страны бывшего СССР. Демократические выборы в Палестине повергли страну в гражданскую войну. Запылал вполне демократический Ливан. А расположенная рядом авторитарная Сирия довольно успешно развивается.

Победа в соревновании моделей означает перераспределение человеческих и всех иных ресурсов в пользу государств, олицетворяющих более эффективную модель. С конца 1980-х гг. до начала нового века ресурсы в массовом порядке перетекали в США и Западную Европу. Либерально-демократические, но экономически слабые или малые государства вынуждены автоматически ориентироваться на Запад, следовать подчиненным внешнеполитическим курсом. Теперь процесс может пойти вспять. Если другая модель докажет свою успешность, у части государств появится возможность переориентации или, по крайней мере, расширится поле их маневра.

В этом контексте восстанавливается, хотя и очень медленно, привлекательность России для среднеразвитых обществ и стран. Москва показала постсоветским и развивающимся странам, что успеха можно добиться, не только двигаясь путем зависимой либерально-демократической модели Центральной и Восточной Европы. Суверенной, растущей, лучше управляемой России хотят подражать те в соседних странах, кто устал от нищеты, хаоса, неопределенности. Да и авторитарным правителям многих государств комфортнее жить рядом с твердой, но последовательной и не посягающей на их суверенитет Россией.

История выталкивает нашу страну в центр новой конкуренции между двумя моделями капитализма, считает С.Караганов, - либерально-демократической и авторитарной. Россия – ключевое государство с точки зрения соревнования политических, социально-экономических моделей. От нее же зависит, в чью сторону качнется мировой военно-политический баланс.

С.Караганов формулирует некоторые базовые характеристики НЭП:

новая эпоха конкуренции всех против всех,

ремилитаризация международных отношений и даже гонка вооружений,

рост протекционизма, торговых и инвестиционных противоречий, который был, как правило, одним из предвестников военных столкновений,

снижение интенсивности и качества международного сотрудничества по противодействию глобальным вызовам – распространению оружия массового уничтожения, деградации окружающей среды, росту исламского экстремизма.

С.Караганов прогнозирует временные рамки НЭП. Через пять-семь лет Европа, скорее всего, начнет выходить из нынешнего системного кризиса, ускорится и ее экономическое развитие. Америка, покинув Ирак и избавившись от «иракского синдрома», вернется к более рациональной многосторонней политике. Россия придет в себя от теперешней эйфории и станет проводить не менее активную, но более осторожную политику. Появятся политические и экономические предпосылки для преодоления нынешней иррациональной конфронтации по энергетике и создания энергетического союза в Европе. Отчасти возможно и преодоление соревнования между двумя моделями капитализма. Ведь они не так несовместимы, как «реальный социализм» и капитализм. Глобальные вызовы, ответы на которые мешала найти острая конкуренция НЭП, будут еще более настоятельно требовать тесного сотрудничества. Его новый тур имеет шанс быть более устойчивым, чем в 1990-е гг. Тогда взаимодействие осуществлялось под диктовку победителей в холодной войне, из-за чего начинание было обречено на провал.

Однако С.Караганов предупреждает: эра более тесного сотрудничества наступит только в том случае, если человечество, в том числе Россия, не допустит системной ошибки – структуризации и милитаризации нового соревнования, а также если не случится нового военного столкновения. Наиболее вероятно оно на «расширенном» Ближнем Востоке. Обострение конкуренции до системного противостояния может привести к сползанию в сторону череды крупных войн и даже мировой войне.

В продолжение темы многополярности современного мира следует обратиться к остро полемической мысли А.А.Коновалова о том, насколько безопасно будет чувствовать себя Россия в многополярном мире, если он действительно сформируется 156 . Ученый напоминает, что большинство потенциальных полюсов многополярного мира расположены на границах, либо в непосредственной близости от России (Евросоюз, Китай –Г.Д. ). Почти каждый из этих полюсов существенно опережает Россию по экономическим показателям и осознанию своей идентичности. Всякий геополитический полюс обладает «полем экономической и политической гравитации». Таким образом, Россия с ее экономическими проблемами и еще не сформировавшейся идентичностью впервые в новой и новейшей истории рискует очутиться в окружении полюсов, «гравитационное поле» которых способно превысить прочность связей, скрепляющих ее в одно государство. Тогда Россия может оказаться просто разорванной более динамичными и активными полюсами, распложенными по ее периметру (речь идет о Дальнем Востоке и Калининградской области –Г.Д. ). Так что концепция многополярности, считает А.А.Коновалов, совсем не так безобидна и даже не безопасна для России в ее нынешнем положении.

Заметим, что, говоря о «слабых местах» России, А.А.Коновалов упоминает также «слабую государственность». Однако известно, что при президентстве В.В.Путина государственная власть существенно укрепилась. В то же время это само по себе не избавило Россию от тех рисков, о которых говорит ученый. Значительно существеннее для их преодоления базовые показатели – место страны в мировом разделении труда и формирование национальной идентичности.

Однополярность. Осторожная критика концепции многополярности ведется по методологическим основаниям 157 . Акцент в ней делается на вопросе о критериях. Под многополярностью понимается структура мира, для которой характерно наличие нескольких полюсов-центров,сопоставимых между собой по соответствующим потенциалам. Именно так обстояло дело в период «европейского концерта»XIXвека. Ситуация, для которой характерен «уход в отрыв» по показателю совокупной мощи всего одной страны, должна указывать на возникновение той или иной формы однополярности.

На базе такой логики были предложены концепции «плюралистической однополярности» (А.Богатуров) и российский вариант идеи «глобального демократического мира», или «глобального PaxDemocratica» (В.Кулагин), каждая из которых представляла собой соответственно реалистическую и либеральную версии сходного по существу видения ситуации.

Согласно идее «плюралистической однополярности», мир после холодной войны не превратился в чисто американский мир, PaxAmericana, потому что роль единственного полюса в нем заняли не одни США, а США в плотном окружении своих ближайших союзников в лице «группы семи». Члены этой группы, хотя и не обладали возможностями, сравнимыми с американскими, все же имели возможность умерять амбиции США, немного менять их направление и влиять на поведение этой державы в мире.

Концепция «PaxDemocratica» тоже исходила из идеи не единичного, а «группового полюса» и тоже включала в его состав страны «группы семи». Но в ней акцент делался на принадлежность стран полюса не к группе наиболее развитых и влиятельных государств планеты, а к кругу демократических государств. Подразумевалось, что «группа семи», состоящая из демократических стран, объективно действует «по мандату» всех демократий в интересах демократического мира как целого 158 .

Остановимся подробнее на концепции «плюралистической однополярности», широко используемой в политическом анализе и представляющейся наиболее адекватной существующему мировому порядку 159 . Выделим следующие аспекты концепции – структура группового лидерства, правила поведения ведущих государств в современном мире, механизмы регулирования мирового порядка.

С 2001 года структура группового лидерства начала меняться. Началась внутренняя сегрегация американских партнеров: отношения Великобритании и Японии с США оказались более тесными, а политическое сотрудничество между США, Германией и Францией стало несколько более ограниченным. Одновременно иерархия, основанная на отношениях «группового полюса» и остального мира, становится менее жесткой. Это происходит за счет ограничения эффективности политики США «зонами отторжения» - секторами пассивного сопротивления лидерским импульсам со стороны малых и средних стран. Это вероятнее всего в Азии, страны которой не только наращивают способность «мягко бойкотировать» политику больших держав, но и учатся влиять на эту политику «изнутри» самих больших стран за счет миграции азиатского населения в державы-лидеры и использования мигрантами разнообразных форм давления на принимающие страны. Также «зона неприятия» возникла в лице части исламского мира.

Отдельно стоит сказать об отношениях Китая и России с мировым центром. Россия после распада СССР с большим трудом сумела приобщиться к наиболее влиятельным странам посредством сближения с Западом. Но она выступает в роли партнера США очень избирательно : по некоторым вопросам Россия поддерживает Вашингтон (например, борьба с терроризмом), по большинству же – дистанцируется от него (американская НПРО, расширение НАТО, война в Ираке 2003 г., ДОВСЕ, глобальная энергетическая безопасность и т.д.). Китай, не входя в группу лидеров, оказывает влияние на современный мировой порядок благодаря наличию быстро растущего экономического потенциала, статуса мощной военной державы, а также колоссального ресурса народонаселения. Вместе с тем спектр политического сотрудничества Китая с «группой семи» ограничен. В рамках современного миропорядка Китай представляет собой «играющую по правилам» оппозицию.

Среди новых элементов правил поведения ведущих держав – прежде всего США - в современном мире следует назвать принцип гуманитарных интервенций, нелегитимность авторитарных режимов, интервенции возмездия, превентивное вмешательство.

Строго говоря, гуманитарные интервенции существовали в международных отношениях еще в период холодной войны (ввод вьетнамских войск в Камбоджу в 1978 г. для свержения правительства Пол Пота; вмешательство Индии в 1971 г. в ситуацию в Восточной Пакистане, где в результате сочетания гражданской войны с природной катастрофой возникла угроза катастрофы гуманитарной; акция Танзании против Уганды, которая привела к свержению репрессивного режима Иди Амина). Но все эти ситуации были исключениями в международной практике. Они не получали формального одобрения международного сообщества, а в ряде случаев даже порицались за вмешательство во внутренние дела других государств.

Новизна ситуации второй половины 1990-х гг. состояла в том, что в ходе конфликтов на территории бывшей Югославии (Босния 1995 г. и сербский край Косова 1999 г.) США и страны НАТО стали упорно добиваться легитимизации практики гуманитарных интервенций. Имелось в виду закрепить своего рода новую универсальную норму международной жизни, поддержав ее решениями ООН. Достигнуть этого до сегодняшнего дня практически не удалось. Силовые операции и в Боснии, и в Косова были осуществлены странами НАТО фактически вне сотрудничества с ООН.

Еще сложнее обстоит дело с легализацией принципа «нелегитимности авторитарных режимов». В разгар боевых действий НАТО против Сербии в Косово в 1999 г. руководители альянса стали добиваться «делегитимизации» правительства Сербии во главе со С.Милошевичем, чтобы добиться изменения внешнеполитического курса этой страны. Просто объявить Милошевича «незаконным» правителем было трудно, поскольку он был демократически избранным президентом. Поэтому был избран другой путь. От лица Международного трибунала по бывшей Югославии (образован в 1993 г.) Милошевичу было предъявлено обвинение в совершении преступлений против человечности в Косово. Прокуратурой трибунала был выдан ордер на его арест. Это был беспрецедентный случай в истории международных отношений: орган международного правосудия выдал ордер на арест действующего главы суверенного государства. Это была попытка утвердить в международных отношениях принцип избирательной легитимности правительств суверенных государств. Естественно, вопрос встал о критериях избирательности. Ответом же неизбежно оказывались политические предпочтения ведущих государств и их, как показывает практика, двойные стандарты.

В конкретном случае с Милошевичем вопрос о легитимности увязывался с правами человека. Однако подобный вопрос может ставиться и по другим основаниям, как это было с Саддамом Хусейном – бывшим лидером Ирака, казненным американскими оккупационными властями за множественные нарушения международного права.

И гуманитарная интервенция, и нелегитимность авторитарных режимов идут вразрез с основополагающим принципом международных отношений, на который они опираются со времен Вестфальского мира – невмешательство во внутренние дела суверенных государств. Этот принцип сегодня оспаривается – прежде всего США и западноевропейскими странами. Но широкий круг других государств отказывается признавать законность его нарушения, ссылаясь на множество международных документов, включая Устав ООН. Россия не признает уместность отказа от принципа государственного суверенитета и невмешательства во внутренние дела. Поэтому можно говорить о тенденции к «преодолению» принципа суверенности государств как об одной из черт мировой политики лишь имея в виду, что она признается легальной только странами Запада, да и то не всегда и не всеми (несогласие Франции и Германии с интервенцией против Ирака в 2003 г.).

В начале 2000-х гг. мотивация интервенций расширилась. Помимо вмешательства по гуманитарным мотивам, США стали практиковать «интервенции возмездия» и «превентивные вмешательства». Предпринимая первые, США заявляли о стремлении «наказать» и одновременно побудить «исправиться» страны, против которых была направлена акция. Начиная вторые, они ссылались на секретные заключения спецслужб, согласно которым страна – будущий объект вторжения занималась деятельностью, способной угрожать безопасности других стран (например, разрабатывая ОМУ). Примером интервенции возмездия была война за свержение режима талибов в Афганистане (2001-2002 гг.), поскольку именно талибов обвиняли в укрывательстве международной террористической сети Усамы бен Ладена. Подобные акции ранее и в последнее время неоднократно совершал Израиль, производя бомбардировки южного Ливана, где базируются террористические группировки, совершающие акции на его территории. Турция также регулярно проводит «интервенции возмездия» в иракском Курдистане. Пример превентивного вмешательства – иракская война 2003 г., поводом для которой послужила информация американских спецслужб о намерении Багдада создать и начать накопление на своей территории химического и бактериологического оружия.

Таким образом, за минувшие полтора десятилетия группа влиятельных стран международного сообщества предприняла попытки дополнить свод правил и принципов, на которых основывается мировой порядок, за счет внедрения в него на правах общепризнанных ряд норм. Ни одно из этих нововведений сегодня не является в полной мере легитимным, но они уже оказали и еще могут оказать практическое влияние на международные отношения.

При характеристике современных механизмов регулирования миропорядка можно констатировать, что за последние полтора десятилетия произошла реорганизация глобальных структур мироуправления таким образом, что наряду с универсальным по охвату и официальным по статусу ооновским механизмом сложился полузакрытый (по избранности допущенных в него членов) и неформальный (по типу принятия решений) механизм «группы восьми». Россия является его фактическим членом, хотя ее реальное положение все же отличается от остальных участников G8: ряд «семерочных» механизмов продолжает существовать в валютно-финансовых и некоторых экономических вопросах, а также – что более существенно - существуют серьезные разногласия между Россией и ее партнерами по «восьмерке» по ключевым вопросам мировой политики.

В настоящее время полуформальная коалиция семи членов «восьмерки» с блоком НАТО (шесть членов G8 являются членами НАТО) по фактическому воздействию на мировую политику стала вровень с ООН. Между этими двумя ветвями мирорегулирования – формальной (ООН) и неформальной (старые члены «восьмерки» и НАТО) – развернулась настоящая конкуренция, в которой вторая обладает рядом преимуществ.

Неформальная ветвь более эффективна в принятии решений. Старые члены «восьмерки» представляют собой однородные в политико-идеологическом и социально-экономическом отношении государства и им проще «притирать» свои интересы, чем разнородным субъектам, составляющим большинство ООН. Другим преимуществом является замкнутость старых членов «вомьмерки» на НАТО. ООН не имеет собственных вооруженных сил, поэтому любое потенциальное решение СБ ООН о силовых санкциях грозит перерасти в громоздкое согласование. Старые члены «восьмерки», напротив, могут мобилизовать свои военные ресурсы быстрее, руководить ими слаженнее и применять в собственных политических интересах. Раскол в НАТО, подобный произошедшему в 2003 г. из-за Ирака, пока еще остается единичным.

Правда, страны НАТО и Япония предпочитают по возможности действовать с санкции ООН, но получение мандата ООН, как показал опыт конца 1990-х – начала 2000-х гг. не является «категорическим императивом», если речь идет об интересах США или группы стран НАТО.

Ситуация усугубляется положением внутри ООН. Затянувшееся обсуждение о ее реформировании не дает позитивных результатов. Острие критики направлено против Совета Безопасности, внутри которого, в соответствие с Уставом ООН, сохраняется преимущественный статус ограниченного круга пяти постоянных членов, обладающих правом вето на рассматриваемые решения. Дискуссия о неадекватности ООН работает на «моральную делигитимизацию» этой организации и основанной на ней системе мирополитического регулирования.

Наряду с двумя ветвями механизма регулирования мирового порядка – универсальной (ООН) и институционально-групповой («восьмерка» + НАТО) в мире стали проступать контуры третьей ветви – индивидуально-групповой, представленной прежде всего США и, при необходимости, узкой коалицией избранных ими под реализацию конкретных целей стран, независимо от институциональной принадлежности последних. Ситуативные коалиции США с Великобританией и Россией во время второй афганской войны (2001-2002 гг.) и американо-британская коалиция против Ирака в 2003 г. – примеры регулирования мирового порядка посредством третьей ветви.

В инструментарии санкций за нарушение порядка в современных международных отношениях по сравнением с периодом холодной войны тоже заметны изменения. Внешне картина на первый взгляд выглядит так, будто регулирование международных отношений при помощи права становится все более важным. Но на самом деле реальность значительно сложнее. В начале XXIвека, наряду с ростом внимания к правовому регулированию мирового порядка, развивается тенденция не к ограничению использования силы, а наоборот, к расширению сферы ее применения именно под предлогом внедрения новых норм и правил мирового порядка.

Своеобразным симбиозом реалистической по своим посылкам и идеалистической по видению перспектив современного миропорядка является совместная работа В.Л.Иноземцева и С.А.Караганова, посвященная анализу противоречий между «центром» и «периферией», Севером и Югом, «миром порядка и миром хаоса, постсовременным и современным (который они называют даже пресовременным – Г.Д. ) миром» 160 . Любопытно, что авторы берут за основу мир-системную теорию неомарксизма, «переворачивая» ее постулаты таким образом, что основным источником угрозы современному миропорядку оказываются не страны «центра», а наоборот – страны «периферии», которые необходимо «цивилизовать». Мы называем эту версию«теорией нового колониализма» 161 .

Авторы исходят из того, что большую часть Третьего мира и значительную часть Второго мира составляют так называемые «падающие» (failing) или «несостоявшиеся» (failed) государства. Эти страны лишь формально считаются суверенными. Они не способны к самостоятельному развитию и представляют собой серьезную угрозу международной стабильности. От них исходит угроза терроризма, распространения оружия массового уничтожения, разрушения локальных экосистем, масштабных эпидемий. Примеры таких стран особенно многочисленны в Африке и Азии, но весьма заметны и на территории бывшего Советского Союза: среднеазиатские (ныне центральноазиатские) республики, жившие на протяжении десятилетий за счет ресурсов, технологий и интеллектуального капитала России, сегодня представляют собой сырьевые экономики с полуфеодальной политической системой. Раскол существующей цивилизации становится одной из определяющих черт нашего времени.

Низкий человеческий потенциал падающих или несостоявшихся государств, авторитаризм их правителей, а также порожденное глобализацией серьезное обесценение ресурсов при одновременном возрастании значения технологий и знаний сводят к нулю шансы самостоятельного развития этих стран. Более того, гуманитарная помощь, оказываемая западными странами, как правило, развращает население и власти падающих или несостоявшихся государств, не способствуя модернизации их экономик и общественных структур, порождая иждивенчество и коррупцию. Похожий эффект вероятен и в случае предоставления этим странам каких-то специальных торговых преференций. Авторы концепции нового колониализма связывают такую ситуацию с тем, что основу экспорта данных стран составляют сырьевые товары, а история не знает примеров успешной структурной перестройки сырьевых экономик в условиях высоких мировых цен на ресурсы.

Отсюда вывод: управление протекающими в этой части мира процессами, установление над ними минимального контроля – залог укрепления столь необходимой для мирового развития политической стабильности. Это позволит модернизировать сами отстающие страны и регионы, снизить глобальную напряженность, заполнить «вакуум безопасности».

Действующие системные инструменты мирового порядка не пригодны для этого. ООН не смогла добиться создания системы коллективной безопасности, сформировать эффективные международные вооруженные силы, способные не только поддерживать, но и навязывать мир, предотвращать конфликты, противодействовать распространению оружия массового уничтожения. В условиях после окончания холодной войны дезориентирован и наиболее мощный международный военно-политический альянс – НАТО. Он продемонстрировал свою неспособность наказать агрессоров, нанесших 11 сентября 2001 года удар по Соединенным Штатам, а два с половиной года спустя – по Европе (Испания). За последнее время альянс включил в себя более десятка новых членов, но так и не переосмыслил основные элементы своей стратегии, defactoраскололся в связи с военной операцией в Ираке и более чем осторожно рассматривает возможное расширение своей зоны ответственности. Наконец, ответ на вызовы, идущие от падающих и несостоявшихся государств, напрямую связан с теми или иными формами краткосрочного (а возможно, и продолжительного) ограничения столь важного фактора в системе международных институтов, как национальный суверенитет. Однако правомерность подобного ограничения в современном мире практически не признается.

«Что же делать?» – задаются вопросом В.Иноземцев и С.Караганов. По сути, они предлагают два варианта ответа, оба выглядящие достаточно идеалистически с позиций сегодняшнего дня. Первый – «отгораживание» «центра» от «периферии». Авторы концепции признают, что эта идея неполиткорректна. Однако отмечают, что элементы такого подхода просматриваются в политике развитых стран, которые, провозглашая необходимость содействовать развитию, на деле сокращают помощь, по сути, уходят от нищающей и деградирующей Африки. Даже Европа, остающаяся крупнейшим источником гуманитарной помощи, все больше концентрируется на собственных проблемах и на ситуации в сопредельных государствах в ущерб своей международной политической активности.

Второй ответ на вызов со стороны проблемных стран видится авторам концепции «нового колониализма» в том, чтобы группа ведущих демократических и наиболее мощных государств навязала неблагополучным государствам элементарный порядок, взяв их под свое коллективное управление. Практическое выполнение этой идеи видится следующим образом. Необходима реформа ООН и коррекция международного права, состоящая в том, чтобы вернуться к исходному варианту Устава ООН, в котором не предусматривалось право наций на самоопределение, а также прописать процедуру исключения или временной приостановки членства в ООН той или иной страны. Странам «центра» следовало бы создать объединенные вооруженные силы, действующие под эгидой ООН, но управляемые представителями великих держав. В результате страны «центра» получат реальную возможность формулировать свои требования (обусловленные не произвольной заинтересованностью, а задачами борьбы с теми или иными опасными глобальными тенденциями) к остальным государствам. Главный инструмент давления на «периферию» - не сила оружия, а условие экономического, технологического и информационного партнерства с «центром», которые могут быть более или менее благоприятными. Впрочем, в исключительных случаях развитые страны могут прибегнуть к силе оружия. Для некоторых падающих и несостоявшихся государств придется восстановить статус подмандатных территорий с внешним управлением.

В качестве резюмирующего вывода В.Иноземцев и С.Караганов пишут: важным следствием трансформации мирового порядка в XXIвеке «станет отказ от «демократизации» международных отношений, от учета мнения падающих и несостоявшихся государств и их поддержки и, наконец, от соглашательской политики, намеренно игнорирующей нарушения общепринятых норм и прав человека в странах «периферии», от курса на распространение оружия массового уничтожения и спонсирование террористической активности. Коалиция развитых стран сможет устанавливать нормы поведения на международной арене, а также правила, ограничивающие степень свободы правительств в отношении собственных граждан».

Трудно представить, чтобы эти идеи воплотились в жизнь в обозримой перспективе, по крайней мере, по трем причинам как политического, так и экономического характера. Во-первых, история не знает «обратного хода» и отказ от права наций на самоопределение и суверенитета как базовых принципов международного права нереален. Во-вторых, упомянутый «центр», состоящий их великих держав, далеко не столь консолидирован, чтобы выполнять столь амбициозные задачи, которые предлагают ему авторы концепции «нового колониализма». В-третьих, «цивилизовать» «периферийные» территории – совершенно невыполнимая задача в экономическом плане. К сожалению всех финансовых и материально-технических ресурсов мира достаточно только для поддержания соответствующего уровня благосостояния двух десятков развитых стран. Если кого-то надо будет «подтягивать», для этого понадобится понизить свои стандарты.

Политико-социологические концепции современного мирового порядка.

Отличительной особенностью данных концепций является акцент на влиянии негосударственных международных акторов в современном мире - международных организаций, транснациональных корпораций, международных движений, террористических и иных преступных группировок, этнических групп, отдельных индивидов и т.д.

Концепция глобального гражданского общества . Это одна из наиболее позитивных версий политико-социологического подхода в том смысле, что ее авторы делают больший акцент на новые формы единства и управляемости мира, нежели на его противоречия. Глобальное гражданское общество - это такое явление, как «переход от системы индивидуальных государств (Вестфальская система) к системе, во многом управляемой наднациональными и транснациональными институтами, регулирующими отношения между государствами» 162 .

По мнению М.Мунтяна, глобальное гражданское общество - недавно появившаяся неправительственная сфера. Под этим словосочетанием понимается сфера идей, ценностей, институтов, организаций, сетей и граждан, расположенная между семьей, государством и рынком, действующая вне национальных обществ, политик и экономик. Ее открытие является одним из наиболее значимых достижений в общественных науках 1990-х годов, но ей пока не уделяется достаточное внимание.

Все акторы глобального гражданского общества, несмотря на различия между ними, имеют одну общую черту. На огромных географических расстояниях они сознательно самоорганизуются и проводят свою трансграничную деятельность вне правительственных структур с минимумом насилия и максимальным уважением принципа цивилизованного распределения ресурсов между различными жизненными стилями.

Глобальное гражданское общество ограничено в пространстве. Существуют регионы, например, большинство стран Африки, некоторые страны Азии, например, Афганистан, Бирма и т.д., где гражданское общество отсутствует или только начинает развиваться.

Концепция глобального гражданского общества предполагает его наличие вне и над национальными, региональными и локальными социумами. Конечно, элементы наднациональной и неправительственной сферы существовали и ранее. Новым же в 1990-е годы стали количество и масштабы деятельности международных и наднациональных институтов и организаций, индивидуальная и групповая устремленность к решению проблем и вопросов вне участия или посредничества государств.

Становление глобального гражданского общества явилось следствием в основном двух причин:

Во-первых, сам характер глобальных проблем (например, охрана окружающей среды) приводит к появлению общественных акторов, требующих международного коллективного управления этими проблемами, а

не только силами национальных правительств;

Во-вторых, растущая необходимость создания международных систем принятия решений, связанных с глобальными проблемами, создает для национальных обществ перспективу потери контроля над внутригосударственным политическим процессом 163 .

Однако встречаются более негативистские подходы к роли неправительственных акторов в современной мировой политике.

Концепция новой биполярности . Ее автор А.А.Коновалов отмечает, что традиционные представления о полярности уже на отражают в полной мере реальных процессов современного мира 164 . «Традиционная» биполярность была представлена противоборством двух сверхдержав – СССР и США – и их сателлитов. В мире после холодной войны один из полюсов - назовем его конструктивным (Г.Д ) – представлен государствами, которые руководствуются в своем поведении едиными ценностями, правилами и нормами. На другом же - деструктивном (Г.Д. ) – группируются как государства, так и негосударственные действующие лица, отрицающие подобные нормы и правила, не признающие никаких самоограничений в достижении своих целей.

Проблема в том, что в структуре первого их этих полюсов не наблюдается столь необходимой сегодня консолидации. Каждое их государств продолжает действовать, исходя их своей собственной ситуации. Глобализация мирового хозяйства, исчерпаемость природных ресурсов, борьба за привлечение инвестиций и другие глобальные тенденции обострили межгосударственное соперничество. Глобальному управлению противостоят политические интересы крупнейших государств, прежде всего США 165 .

Концепция Нового Средневековья . Словосочетание «Новое Средневековье» уже довольно прочно вошло в современный политический лексикон. В основе этого понятия, по мнению Г.И.Мирского, - две взаимосвязанные тенденции.

Во-первых, из «темных веков» в наше время словно возвращаются такие явления, как децентрализация систем управления, хаотичность противоборствующих групп власти и экономического влияния. Когда государство теряет способность контролировать локальные, а тем более транснациональные силы, будь то, например, наркомафия или сетевые террористические структуры, начитается деградация рациональных, цивилизованных форм устройства государственной жизни (в том числе и в глобальном масштабе). Это особенно ярко проявляется на пространстве Третьего мира: в странах Латинской Америки, где целые районы мегаполисов контролируются бандами, в тропической Африке с ее распадающимися государствами и войнами местных «армий». Но также и в развитых государствах отмечается процесс образования локальных «центров силы», бросающих вызов центральной власти и претендующих на роль частных «мини-государств», не говоря уж о росте влияния криминальных и полукриминальных группировок. Тенденция к сепаратизму обрела новую силу в связи с «прецедентом Косово», объявившем в феврале 2008 г. в одностороннем порядке независимость от Сербии. После того как ведущие западные державы поддержали независимость Косово (при бездействии СБ ООН), о своем желании обрести суверенитет напомнили жители сразу нескольких «сепаратистских регионов» только в Западной Европе. Это – баски и каталонцы (Испания), корсиканцы (Франция), североирландские католики (Великобритания), турки-киприоты (Кипр).

Второй, возможно даже более существенный, феномен подтверждает, что, вопреки надеждам просветителей и либералов, цивилизация и прогресс не изменили к лучшему природу человека. В целом ряде конфликтов – межэтнических, криминально-террористических – наблюдается отход от общепринятых разумных норм поведения, основанных на признании как верховенства закона, так и фундаментальных, незыблемых моральных ценностей, провозглашенных эпохой Просвещения.

По мнению, широко распространенному среди историков и политологов, XXIвек будет эпохой этнических и этноконфессиональных конфликтов. Г.И.Мирский считает, что именно с этим феноменом следует прежде всего связывать то, что называется Новым Средневековьем. В условиях противостояния двух мировых систем этноконфликты оставались «замороженными». Но теперь на первые позиции повестки дня вышли вопросы, связанные с давними ссорами национального и религиозного свойства. Нации, этнические группы, конфессиональные сообщества принялись сводить друг с другом старые счеты.

Не свободны от этого явления и развитые страны. Когда в определенной группе населения вызревает убеждение в том, что она является обездоленной и дискриминируемой именно вследствие ее этнических или конфессиональных отличий от господствующей общности, у нее формируется менталитет, угрожающий возникновением в обществе перманентного насилия. Речь идет о своего рода новом люмпен-пролетариате – о маргинальных слоях, отчужденных от преобладающей, более состоятельной и привилегированной части населения. Например, таких, как негры в США, образующие так называемый underclass, или бунтовавшие в 2005 году в парижских предместьях арабские подростки.

Глобальными маргиналами ощущает себя и значительная часть жителей стран Третьего мира, которая образует транснациональный underclass. Прежде всего это относится к миру ислама, которому в наши дни, как ни одной другой общности, свойственны сильное недовольство существующим в мире порядком вещей, высокий уровень напряженности и стремление разрушить существующие нормы. В частности, именно там возродилась теократическая модель государственного устройства (Иран, Афганистан, Судан) 166 .

Политико-экономический подход к перспективам современного мирового порядка.

Особенность данного подхода, что явствует из его названия, состоит в анализе экономической составляющей мирового баланса сил и мировой иерархии.

Прогноз мирового развития дается в коллективной монографии сотрудников ИМЭМО РАН под редакцией А.А.Дынкина 167 . Согласно оценке специалистов ИМЭМО, к 2020 г. в иерархии стран по объему ВВП на первое место выйдет Китай – 23% мирового ВВП. США окажутся только на втором месте – 18%. Далее будут следовать Индия (8.4%), Япония (4.6%), Россия (3.2%), Германия (2.9%), Бразилия (2.4%) 168 .

Еще в середине XVIIIв. на Китай и Индию с их гигантскими людскими ресурсами приходилось примерно половина мирового ВВП. Ведь до промышленной революции производительность труда в разных странах была примерно одинаковой. Затем страны Запада ушли в отрыв. В середине прошлого столетия доля Китая и Индии составляла всего около 5% глобального ВВП. Теперь производительность труда в Китае и Индии вновь выходит на среднемировой уровень. Таким образом, центр мирового развития смещается в Азию.

Важное значение имеет вывод ученых о том, что по отдельным информационно-коммуникационным технологиям Южная Корея, Китай, Индия уже перешли от «догоняющего» развития к «лидирующему». Опережающие темпы роста затрат на НИОКР в Китае и Индии приведут к существенному сближению их показателей наукоемкости с развитыми странами. В 2020 г. на Китай придется 20% мирового объема НИОКР, а на США – 28%. К сожалению, доля России в глобальных НИОКР вырастет незначительно 169 .

Таким образом, Соединенные Штаты утратят роль единственной сверхдержавы, но все еще будут сохранять первое место по совокупной экономической, военной и политической мощи среди других центров силы на мировой арене. Более того, как отмечают специалисты ИМЭМО, по ВВП на душу населения, характеризующему не только количественные, но и качественные параметры развития, США увеличат свой отрыв от других крупных государств. Американский потребительский рынок останется крупнейшим в мире. Кроме того, США по-прежнему будут играть ведущую роль в процессе глобализации 170 .

Вместе с тем, как отмечается в монографии, в глобальной экономике тон все больше будут задавать три главных региональных экономических коалиции. Наиболее консолидированной из них будет Европейский Союз, хотя его доля в глобальном ВВП сократиться и составит менее 20%. Значительно менее интегрированным окажется Североамериканский блок (НАФТА), хотя по своим размерам он будет несколько превосходить ЕС. Наиболее крупная по размерам и наименее интегрированная региональная коалиция может сложиться в Восточной Азии (на базе АСЕАН). Если будут сделаны первые шаги к созданию общего рынка стран АСЕАН, Китая, Японии и Южной Кореи, то на долю этой коалиции придется свыше 30% мирового ВВП. Восточная Азия превращается в новую «мастерскую мира». Всего же эти три региональных блока в 2020 г. будут представлять три четверти глобальной экономики. Им будут значительно уступать по своим масштабам еще три экономических региона – Южноамериканский (МЕРКОСУР), в котором тон будет задавать Бразилия, а также Индия и Россия 171 .

Вопрос о регионально-экономических блоках важен в современной мировой политике не только потому, что сегодня почти все крупные государства в той или иной степени стремятся к формированию региональных коалиций. Это неоднозначно отражается также на процессе глобализации. Региональная интеграция может рассматриваться не только как подготовительный этап к глобальной интеграции, но и как альтернатива глобализации. Пока окончательные выводы делать преждевременно.

В статье рассматривается эволюция мирового порядка начиная с древности, основные факторы, принципы и идеи, лежащие в основе периодизации установления и смены этого порядка. Анализируется, как формировался, развивался и начал ослабевать мировой порядок, основанный на американской гегемонии; рассматриваются различные взгляды относительно ослабления лидерских позиций США; показано, каким образом глобализация стала более выгодной для развивающихся, а не развитых стран. В статье дается характеристика современного положения в международных отношениях как ситуации начала реконфигурации Мир-Системы, что должно означать наступление эпохи турбулентности и формирования новых коалиций. Это будет своего рода переходная эпоха к более устойчивому новому мировому порядку, установление которого будет непростым. Автор высказывает идеи относительно того, в каком направлении и как этот новый порядок будет формироваться, каковы могут быть его принципы и возможные механизмы установления, в частности развитие «экспертократии» на фоне упадка демократии.

Ключевые слова: мировой порядок, эволюция политического порядка, глобализация, суверенитет, турбулентность, новые коалиции, дипломатия, гегемония, ослабление США, сверхдержава, дипломатия доллара, санкции, Мир-Система, демократия, экспертократия.

The article studies the evolution of the world order starting to form from the ancient times as well as the main factors, principles, and ideas underlying the establishment and change of this order. The author analyzes the way the world order based on the American hegemony was formed, developed and how it has started to weaken; there are also con-sidered different approaches to the fact of weakening of the US leading positions and it is also shown how globalization has become more profitable for the developing and not developed countries. The author gives the main characteristics of the contemporary international affairs and denotes the situation as the starting reconfiguration of the World System which may bring the turbulent epoch of formation of new coalitions. This will be a certain transition period to a more stable world order whose establishment will be far from simple. The author argues about the directions and the ways this new world order can be formed, what will be its foundations and possible mechanisms of establishment, in particular, through the development of ‘expertocracy’ at the background of declining democracy.

Keywords: world order, evolution of political order, globalization, sovereignty, turbulence, new coalitions, diplomacy, hegemony, USA’s weakening, superpower, dollar diplomacy, sanctions, World System, democracy, expertocracy.

Понятие мирового порядка применительно к истории довольно аморфно. Когда вскоре после Первой мировой войны в связи с созданием Лиги Наций американский президент Вудро Вильсон использовал фразу «новый мировой порядок», надеясь, что удастся, наконец, создать систему международной безопасности и поддержания мира, политический порядок на Западе насчитывал уже не одну сотню лет. В отношении истории, разумеется, более точно говорить о международном порядке, поскольку европейский порядок далеко не сразу стал мировым. А до европейского зачатки международного порядка были в других регионах Мир-Системы (наиболее известным из которых является Pax Romana). Таким образом, как и в отношении глобализации, поиск истоков мирового порядка ведет глубоко в древность. Человечество прошло большой и драматический путь в плане выработки определенных международных правил и принципов сосуществования, который имеет смысл проанализировать с точки зрения того, как полученный опыт можно использовать для объяснения современного состояния и предвидения будущих транс-формаций. Очевидно, что развитие глобализации не может не завершиться тем или иным вариантом институционализации отношений во внешнеполитической сфере, хотя путь к этому сложен и противоречив.

Настоящая статья посвящена анализу мирового порядка в прошлом, настоящем и будущем, что полностью соответствует и ее структуре.

I. ПРЕДЫСТОРИЯ ФОРМИРОВАНИЯ МИРОВОГО ПОРЯДКА

Политика как особая сфера отношений, связанная с распределением власти (Смелзер 1994), возможно, существовала с момента верхнепалеолитической революции. Политическая сфера стала отделяться от остальных на уровне сложных обществ (Гринин 2011; Grinin 2009; 2012a). При этом внешняя политика, то есть отношения между самостоятельными сообществами, едва ли не древнее политики внутренней . Но очевидно, что отношения между государствами могли возникнуть только после того, как сложилась какая-то система ранних государств, а произошло это лишь в начале III тысячелетия до н. э. В конце III тысячелетия до н. э. появились уже первые крупные и организованные государства. С этого времени можно говорить о циклах политической гегемонии и о перманентной борьбе за лидерство (Frank, Gills 1993). Одна за другой сменяют друг друга ранние империи, период реальной гегемонии каждой из которых не превышает 100 лет: Аккадское царство Саргонидов (XXIV-XXII вв. до н. э.), государство III династии города Ура (XXII–XX вв. до н. э.), Старовавилонское царство (XIX–XVII вв. до н. э.). В те времена данный регион представлял собой наиболее передовую (и наиболее крупную) часть культурной ойкумены. Поэтому столкновения в его пределах вполне можно рассматривать как предтечу борьбы за мировой порядок. Наиболее известными эпизодами этой борьбы в центре Афроевразийской Мир-Системы были соперничество между Египтом Нового царства, Митанни, Ассирией и Хеттским царством (середина и вторая половина II тыс. до н. э.) , возвышение Новоассирийской империи (VIII–VII вв. до н. э.), образование коалиции против Ассирии (из Египта, Нововавилонского царства, мидийцев), а также разгром Ассирии и разрушение ее столицы Ниневии в конце VII в. до н. э. После этого на арену вышло сначала Мидийское царство (673–550 гг. до н. э.), а затем и Персидская империя Ахеменидов (550–331 гг. до н. э.). Эта первая мировая держава погибла в результате побед Александра Македонского, разделившаяся империя которого создала мир эллинистических империй, соперничавших между собой вплоть до завоевания их Римом. Борьба за гегемонию во многом способствовала развитию государственности и ее распространению, а также созданию государства нового типа (то есть развитых государств; см.: Гринин 2016).

Бурное формирование мировых империй в районе Ближнего и Среднего Востока, Европы и Китая к началу нашей эры на время прекращается, создав на дальних рубежах Афроевразийской Мир-Системы два наиболее крупных образования: Римскую империю, которая становится образцом Pax Romana, и китайские империи, переживающие периоды подъема и распада. Затем в первом тысячелетии нашей эры мы видим временный период крушения существующего порядка и медленное создание нового (уже скорее на идеологических основах) и в Европе, и на Среднем Востоке.

Появляющиеся крупные державы и цивилизации вступают в борьбу с кочевым миром. Именно кочевники оказываются способными к объединению обширных территорий. Возникают, говоря современным языком, нации-армии. Борьба оседлых и кочевых политий, таким образом, стала одним из важнейших процессов, вокруг которых строились контуры политической карты Мир-Системы (см. об этом: Grinin, Korotayev 2013; 2014b).

К концу Средних веков и началу Великих географических открытий (когда началась мощная экспансия глобализации) политическая картина формирующейся Мир-Системы претерпела многократные изменения, объединения и распады. К этому времени уже сформировались некоторые идеи и принципы, а также тренды и паттерны, которые играли в дальнейшем важную роль в формировании мирового политического порядка. Во-первых, нельзя не заметить длительных периодов колебания, связанных то с установлением определенного баланса сил, то с нарушением этого баланса, ведущего к серьезным изменениям. Эти колебания прослеживаются и далее вплоть до современности. Генри Киссинджер, самый известный американский дипломат ХХ в., считает понятие баланса сил исключительно важным и уделяет ему очень большое внимание (Киссинджер 1997). Во-вторых, можно выделить некоторые факторы, которые особенно влияли на изменение баланса. Выше мы отмечали технологический фактор. Важную роль начал играть также фактор идеологический. Длительное время борьба за гегемонию практически не имела идеологического характера, являясь лишь показателем успехов и величия того или иного правителя. С периода греко-персидских войн появляется идея противопоставления Азии и Европы, а также идеологической модели борьбы между культурным центром и варварской периферией (доктрина, нашедшая последовательное идеологическое выражение сначала в средневековом Китае, а затем в идеологии колониализма). Идеологическая борьба становится важной частью внешнеполитической деятельности уже в начале нашей эры , но особенно усиливается в результате противостояния ислама и христианства. Идеологический фактор, таким образом, включается в качестве постоянного и важного в процесс влияния на формирование международного порядка (см. ниже). Он и сегодня властно напоминает о себе, хотя и не является первичным источником конфликта в мире после холодной войны, как нередко трактуют идеи С. Хантингтона (1994; 2003). Среди политических идей нельзя не отметить проблематику легитимности политического порядка в государстве; проблемы легитимации в свою очередь тесно связаны с формированием внутренней и внешней политики. Институционализация идеологических противостояний в Новое время становится важной основой политического порядка.

Великие географические открытия обозначили новые векторы в процессе формирования мирового порядка. Во-первых, арена реально расширилась до глобальной. Во-вторых, началось формирование особого типа колониализма как источника производственных накоплений метрополии, что характеризовало мировую политику в течение последующих четырех с половиной веков. В-третьих, начинается формирование центра и периферии Мир-Системы, то есть модели, которая не утратила своего значения во внешней политике до сих пор.

II. ФОРМИРОВАНИЕ МИРОВОГО ПОРЯДКА

Международный порядок как некая система отношений и представлений о том, на каких принципах должны выстраиваться отношения между странами и в целом в мире , стал формироваться в XVI в., когда начали зарождаться дипломатические отношения и просматриваться контуры системы «великих держав» в Европе, а также система колониальных империй . Прообраз правовых принципов системы международных отношений наметился в результате Вестфальского мира 1648 г., завершившего опустошительную Тридцатилетнюю войну в Центральной Европе. Эти принципы развивались затем в течение более двух сотен лет (о Вестфальской системе см.: Parker 1997; Rayner 1964; Spruyt 2000). Особенно следует отметить принципы суверенитета и легитимности верховной власти, реализованные во внутренней политике, прежде всего в праве решения вопросов войны и мира (см.: Гринин 2008; 2009б). Принцип легитимности позднее выдвинулся на первый план в ходе Великой французской революции.

Тридцатилетняя война в значительной мере продолжала в общеевропейском масштабе традицию религиозных войн XVI в. Но в то же время она ввела во внешнюю политику два новых принципа, впоследствии широко использовавшихся: 1) поддержание международного баланса сил путем помощи более слабой коалиции против сильной; 2) приоритет национальных интересов перед иными (религиозными, идеологическими и т. п.). Оба этих принципа сформулировал и реализовывал кардинал Ришелье (Киссинджер 1997), который, несмотря на то, что Франция была католической державой, в итоге вступил в войну на стороне более слабой коалиции протестантских государств против угрожавшей мировой гегемонией империи Габсбургов (Дэвис 2005: 385–386). Именно в ослаблении Габсбургов, а также недопущении консолидации слабо интегрированных и разобщенных конфессионально германских государств Ришелье (как позже и Людовик XIV) видел национальный интерес Франции, позволявший ей эффективно влиять на общеевропейские дела. С учетом того, что сам Ришелье являлся католическим кардиналом, это был смелый шаг, который, однако, делал внешнюю политику еще более циничной, чем ранее. С этого времени мы наблюдаем тренд, когда формирование внешней политики европейских государств начинает строиться в русле определенных стратегем и принципов.

Об основных факторах, влияющих на формирование европейского/мирового порядка. Как уже было сказано, вопрос баланса сил в международной системе и его нарушения являются центральными для понимания и внешней политики тех или иных государств, и общей конфигурации европейских и мировых отношений. В частности, осознанная внешняя политика ряда государств (особенно Франции, а позже Англии) позволяла им путем целенаправленных действий формировать разнообразные военно-полити-ческие союзы, так или иначе выравнивая этот баланс в свою пользу . Зная это, лучше понимаешь логику формирования данных порой причудливых союзов в течение XVIII и XIX вв., а также постоянные переходы их участников из одного лагеря в другой.

Конечно, этому способствовала особенность европейской геополитики того периода: множество государств, отсутствие явного гегемона и система великих держав. А, например, в Китае геополитический расклад был связан с тем, что это государство (Срединная империя) неизбежно занимало в регионе центральное место по всем параметрам, что препятствовало развитию современной дипломатии и формированию представлений о внешней политике как о сложной системе более или менее равных держав. Основные идеи китайской политической мысли концентрировались на том, как защитить государство, натравить варваров на варваров, обеспечить успешность походов против кочевников и т. п. Неудивительно, что европейскую систему позднее оказалось возможным частично перенести на общемировой уровень, а китайскую – нет.

Баланс сил между державами мог меняться в связи с самыми разными явлениями, включая внутренние мятежи, пресечение династий и т. п. Среди долгосрочных процессов необходимо отметить неравномерность в росте населения, территории, богатства, промышленности, торговли . Но все это должно было конвертироваться в военную мощь. Пороховые и военные революции (Downing 1992) привели к формированию нового типа армий (Мак-Нил 2008), что также способствовало государственному строительству и формированию нового типа (зрелых) государств (см.: Гринин 2016; Grinin 2008). Совершенствование мореходства привело к торговой экспансии Голландии, а затем в результате военно-морских побед в XVII в. эту эстафету подхватила Англия, надолго став «владычицей морей». Результат развития военной техники мы видим в успехах шведской армии в XVII в. прусской и российской – в XVIII в. Но в рамках нашего исследования особенно важно отметить технологические инновации, конвертируемые в военное преимущество, поскольку значимость этого фактора со временем нарастала. Так, Крымская война (1853–1856 гг.) была выиграна Францией и Англией у России именно в результате технологического превосходства.

По мере формирования массовых армий, а также полного перехода к индустриальному принципу производства исключительно важным фактором стала общая экономическая мощь государства и его обеспеченность ресурсами. Именно суммарное экономическое превосходство предопределило впоследствии победу коалиций над Германией в обеих мировых войнах. В современных условиях с появлением более точных экономических инструментов измерения сравнение экономической (и финансовой) силы дает возможность более оперативно фиксировать тенденции изменения баланса сил.

Наконец, хотя и нерегулярно, но довольно резко баланс сил мог нарушаться в результате смены идеологической парадигмы. И поскольку она также существенно меняла представления о легитимности власти и правомерности ее действий, это неизбежно вызывало обострение международных отношений и войны между идеологическими противниками. В XVI–XVII вв. мы видим результат этого нарушения в период Реформации, религиозных войн и затем в упорядочении разделения Европы на протестантскую и католическую. Новым идеологическим кризисом, подготовленным десятилетиями активной научно-общественной деятельности века Просвещения, стала Великая французская революция (в конце XVIII в.), подорвавшая святость монархии и аристократии. Итогом этого стала почти четвертьвековая череда бесконечных войн, коалиций, триумфа и падения Наполеоновской империи, упразднений и восстановлений монархий. Новый идеологический поворот начался уже после Первой мировой войны как результат глубокого кризиса мирового порядка, а после Второй мировой войны идеологический раздел (между социализмом и капитализмом) стал ведущей конструкцией нового мирового порядка.

Хотя этот факторный анализ установления и изменения мирового порядка явно неполон, тем не менее, даже опираясь на выявленные факторы, можно многое объяснить в причинах и результатах эволюции мирового порядка, а также попытаться применить этот анализ для прогнозирования контуров будущего мирового порядка.

От «Концерта великих держав» к однополярному миру. Cистема «великих держав» действовала с XVII в. до середины ХХ в. Естественно, что состав этих государств менялся, и каждая такая смена была связана с заметным изменением сложившегося порядка. В XVII в. на место в ряду таких держав периодически претендовала Швеция, но в результате Северной войны с Россией она утратила свое значение, а Россия, напротив, вошла в состав «великих держав». Различные европейские государства, особенно Франция, также активно пытались использовать для сохранения или изменения баланса сил Турцию, но полноценно в систему европейского мира она не вошла. В XVIII в. при Фридрихе II в этот «клуб» вошла Пруссия. После этого пул великих европейских держав почти на столетие стабилизировался (Франция, Англия, Пруссия, Австрия, Россия).

Текущие подвижки в балансе сил в Европе в XVIII в. происходили главным образом в связи с: а) удачными реформами государственного управления и реорганизацией армий (примерами чего являются Россия и Пруссия); б) ростом торговли и богатства; в) техноэкономическим подъемом (его продемонстрировала Англия в результате так называемой аграрной революции и завершающей фазы промышленной революции). В результате именно Англия во второй половине XVIII в. стала управлять балансом сил в Европе, объединяясь то с одним государством, то с другим, создавая и разрушая коалиции. В итоге это привело к исчезновению с карты Европы Польши, в полный упадок пришли прежние ведущие державы Испания и Португалия, эта же причина практически свела на нет роль Генуи и Венеции. А технологическое отставание Голландии, которая была лидером в XVII в. (Arrighi 1994), привело к серии ее поражений в войнах и утрате политической роли.

В этом столетии не было крупных идеологических переломов, но идея национального государства и национальных интересов все более укреплялась, хотя ей еще долго пришлось пробивать себе дорогу до всестороннего признания.

Существенной вехой на пути формирования принципов и форм контроля над международными отношениями стал Венский конгресс 1815 г. и возникший в результате его работы Священный союз монархов. Последние стремились сохранить в Европе статус-кво и совместно бороться с революциями. Этот новый идеологический поворот знаменовал возврат к принципу легитимности монаршей власти. Тогда же возникла концепция и достаточно эффективная система Европейского концерта (главным образом из перечисленных выше пяти великих держав), призванного поддерживать равновесие и баланс сил и не доводить проблемы до войн. Она предусматривала многостороннюю дипломатию и возможность регулярных международных конференций. Система просуществовала до Крымской войны 1853 г. (но в некоторых аспектах – и до 1914 г.). По мнению Киссинджера, этот Европейский концерт, который черпал свое вдохновение в принципах Вестфальского мира 1648 г. и был основан на идее равновесия сил, в известной мере является образцом для модели мирового порядка и сегодня (Киссинджер 1997; Kissinger 2014). Действительно, поскольку современный мир отходит от однополюсности, не исключено, что и будущая мировая система сформирует нечто вроде такого «концерта», например нескольких ведущих союзов государств (см. ниже).

В связи с ростом колониальной активности с первой половины XIX в. в сферу мировой политики вовлекаются азиатские страны (Китай, Япония, Сиам и др.), одновременно образуется множество новых государств в Латинской Америке. Таким образом, начинает формироваться буквально мировой порядок ; но главные события по-прежнему происходят в Европе.

Стремление к формированию обновленной легитимации власти являлось значимым фактором в европейской политике в течение 1815–1948 гг., порой идя вразрез с национальными интересами стран. Однако революционная волна 1848–1849 гг., индустриализация Европы и смена власти во Франции в итоге подорвали эту идеологию, заменив ее на более откровенную и циничную. Последняя была связана с политическим лавированием в поисках новых комбинаций союзов, которые позволили бы приобрести те или иные выгоды вне зависимости от идеологической близости режимов или их взаимной антипатии. Позднее такую политику в Германии времен Бисмарка окрестили Realpolitik . Эта деидеологизация в определенной степени объясняет череду различных союзов и коалиций между «великими державами» с 1870-х гг. до начала XX в., которые были, однако, не слишком устойчивыми. Главным инициатором таких союзов выступал немецкий канцлер О. Бисмарк, по общему признанию, непревзойденный мастер комбинаций и компромиссов.

В ходе Венского конгресса был создан Германский союз (вместо упраздненной Наполеоном Священной Римской империи германской нации). Хотя число немецких государств уменьшилось с трех сотен до четырех десятков, в целом Центральная Европа оставалась разобщенной. Но именно это считалось важнейшей составляющей баланса сил, а сохранение такого состояния Германии было важнейшей целью национальной политики Франции, Англии, а также всех остальных держав. Соперничество за влияние в этой части Германии определяло политику двух крупнейших немецких государств: Пруссии и Австрии.

Вот почему главным изменением в Европе в начале 1870-х гг. стало объединение Германии под властью Пруссии, произошедшее в результате нескольких победоносных для Пруссии войн (благодаря искусной политике Бисмарка и ошибкам Австрии и Франции). Это сразу же резко изменило баланс сил, так как в центре Европы образовалось государство, превосходившее по силе любую другую державу. Соответственно для Франции возникла острейшая необходимость найти себе союзника, поскольку после поражения во Франко-прусской войне 1870–1871 гг. Германия продолжала быть угрозой для этой страны, а французы мечтали о реванше. Бисмарк, в свою очередь, опасался войны для Германии на два фронта, поэтому стремился заручиться союзом с Россией. Но после его отставки (1890 г.) противоречия между Россией и Австро-Венгерской империей на Балканах привели к тому, что Россия и Франция заключили союз против Германии (1892 г.), а затем появился договор между Францией и Англией (Антанта, 1904 г.) . Военно-экономическое усиление Германии заставило Англию в соответствии со своей излюбленной стратегией присоединиться к менее мощной группировке, чтобы ослабить ведущую континентальную державу, какой стала объединенная Германия. Быстрое развитие промышленности европейских держав, взрыв технических инноваций, серьезные изменения в средствах войны – все это подталкивало соперников (особенно Германию) к тому, чтобы изменить баланс сил путем военной победы.

От баланса сил к однополюсности. Так сформировались военно-политические союзы, Европа оказалась разделенной на два противостоящих блока. Первая мировая война стала итогом этих процессов, политическая карта мира и расклад сил в нем принципиально изменились. С включением в состав ведущих игроков Японии и США политика стала уже подлинно общемировой, даже появился первый всемирный орган, пытавшийся влиять (правда, не всегда результативно) на формирование новых принципов международных отношений, – Лига Наций.

Но мировой порядок после Первой мировой войны установился лишь на очень короткое время. Радикальные изменения, произошедшие в это время, включая появление СССР, развитие новых систем вооружения, грандиозный экономический кризис, нежелание Германии признавать наложенные на нее ограничения и другие причины привели к новому обострению отношений и но- вой войне.

Порядок, который установился после Второй мировой войны, имел существенные отличия от предыдущих вариантов мирового порядка. Во-первых, теперь имелись только две сильнейшие державы (США и СССР), то есть мир стал двуполюсным, а затем и двублоковым (НАТО и Организация стран Варшавского договора). Во-вторых, он формировался по идеологическим основаниям. Подобные основания никогда прежде не лежали в основе мирового порядка. Также и создание устойчивых идеологических блоков произошло на мировой арене впервые. Не исключено, что именно идеологизация и обеспечила довольно длительное существование послевоенного мирового порядка.

Вообще говоря, в каком-то сложившемся и достаточно устойчивом виде мировой порядок, который так или иначе признавался и поддерживался ведущими силами, обычно держался максимум три-четыре десятилетия, а то и меньше. Система, существовавшая до Великой французской революции (1789 г.), действовала менее 30 лет. Она возникла после Семилетней войны (то есть после 1763 г.) и была уничтожена в 1790–1791 гг. Порядок, установившийся после Наполеоновских войн и Венского конгресса, был разрушен революциями 1848–1849 гг. и Крымской войной, то есть просуществовал менее тридцати пяти лет. Следующая система мирового порядка начала формироваться после образования Германской империи (1871 г.). Но она окончательно сложилась только в начале 1890-х гг. и была разрушена Первой мировой войной, просуществовав менее 20 лет. Версальский мир (1919 г.) был грубо нарушен Германией уже в 1935 г. Таким образом, мировой порядок после Второй мировой войны с 1945 по 1990 гг., державшийся 45 лет, стал своего рода рекордом.

III. СОВРЕМЕННОЕ СОСТОЯНИЕ МИРОВОГО ПОРЯДКА И ЕГО ПРОБЛЕМЫ

Разворот к Pax Americana в конце ХХ в. Распад социалистического блока и Советского Союза в конце 1980-х – начале 1990-х гг. разрушил прежний мировой двублоковый порядок. Поскольку после краха СССР начал устанавливаться однополярный мир, то и представления о новом мировом порядке часто проецировались на убеждение в безраздельном господстве западных экономик, институтов и идей (см., например: Attali 1991), совершенствующих остальной мир. Более того, характеристики нового мирового порядка в ряде работ стали едва ли не синонимичны идее Pax Americana (см., например: Бжезинский 1998; Collins 2002: 118). Идеи Г. Киссинджера (Киссинджер 1997; 2002) о поиске новой системы равновесия сил были исключением, и это неудивительно. К тому времени США, в отличие от предшествующих мировых лидеров, сосредоточили в своих руках ключевые ресурсы лидерства: от технологических, финансовых и военных до научных и культурных. Это был первый (и, видимо, последний) случай в мировой истории.

Ниже сформулирован ряд характерных черт и методов современной американской внешней политики (подробнее см.: Гринин 2015).

1. Высокомерие сверхдержавы, злоупотребление силой в ущерб дипломатии, в том числе в отношении союзников. С 1945 г. США осуществили много войн и интервенций, но их частота существенно возросла в последние два десятилетия – с 1991 по 2011 г. (см., например: Хэрланд 2015; Ларисон 2015).

2. Использование так называемой «мягкой силы» (эвфемизм вмешательства во внутренние дела с помощью различных методов, действия через всякого рода НГО и НКО в координации с разведкой и спецорганами) для оказания влияния на правительства, законодателей, бизнес и пр. При необходимости – осуществление подрывной деятельности и переворотов, «цветных революций». Все более активное использование разведданных и электронной слежки для контроля над политиками стран-союзниц.

3. «Дипломатия доллара» через займы, помощь, влияние международных финансовых организаций, усилившаяся благодаря навязыванию определенных правил работы для национальных центральных банков.

4. Узкий прагматизм внешней политики, доходящий до того, что одни действия начинают противоречить другим, а главное – общим целям внешней политики и интересам страны, намерение добиться капитуляции противника и недостаточное стремление к компромиссам, которые могли бы обеспечить сотрудничество в будущем.

5. Идеология исключительности, навязывание собственных стандартов (в том числе в политическом и юридическом устройстве); чрезмерное влияние внутриполитической борьбы на внешнюю политику.

Бесспорно, все эти практики имели место и ранее, но в последние двадцать лет они стали нагляднее и откровеннее, а их обоснование – намного слабее. События 11 сентября 2001 г. развеяли представление о том, что США недосягаемы для противника и могут наносить удары, не опасаясь возмездия. Этот момент стал поворотным пунктом в политике Соединенных Штатов, многие черты и методы их внешней и внутренней политики становятся гипертрофированными. США отказываются от собственных принципов свободы, начинают слежку за населением, а также за лидерами и населением других стран. Они окончательно теряют уважение к нормам международного права и принципу государственного суверенитета (Хэрланд 2015).

Глобализация и кризис однополярного мира. Как уже было сказано, международный баланс сил весьма существенно зависит от неравномерности экономического и технологического развития стран мира. За последние три-четыре десятилетия в этом плане именно глобализация постоянно и значительно влияла на изменение мирового порядка. Она способствовала разрушению установившегося послевоенного порядка и установлению полной гегемонии США. Но впоследствии вполне закономерно начались изменения баланса экономических сил в мире в пользу развивающихся стран. Одной из главных причин, послуживших этому, стала так называемая деиндустриализация, то есть переход значительной части промышленности, экономики и технологии из развитых в развивающиеся страны . В результате ослаб экономический рост в западных странах и возросла роль остального мира (развивающихся стран). То есть в целом, хотя это и звучит для многих непривычно, к настоящему моменту глобализация оказалась полезна развивающимся странам даже более, чем развитым.

В результате к началу глобального экономического кризиса 2008 г. представления о новом мировом порядке с западной гегемонией вошли в явное противоречие с реальными процессами. Ведь за эти менее чем двадцать лет (с 1991 г.) на фоне ослабления Европы и продолжающейся стагнации Японии выросли экономические гиганты в Азии (Китай и Индия), а также появилась целая когорта быстро развивающихся стран (от Мексики до Малайзии и Эфиопии). Они продолжают расти (хотя и не без трудностей) и займут лидирующие позиции в мире в не столь отдаленном бу-дущем.

Таким образом, именно глобализация, которую Америка активно навязывала миру и в которой видят источник трудностей развивающихся государств, сделала данную тенденцию ослабления богатых стран и усиления бедных неизбежной. В этом заключается логика истории, которую, правда, все еще до конца не поняли: развитие глобализации с некоторого момента оказалось несовместимым с устоявшейся моделью американской и западной гегемонии (см.: Гринин 2013; 2015; Grinin, Korotayev 2014a; 2015).

Закат лидерства США и Запада. Возможен ли возврат? Экономические кризисы начала XXI в. сделали процесс ослабления лидерских возможностей США достаточно явным. Однако о неизбежном закате американского могущества стали говорить еще с 1970–1980-х гг. (Kennedy 1987). С 1990-х гг. количество прогнозов относительно неизбежного ослабления американской гегемонии и одновременно грядущего выхода Азии на лидирующие позиции стало увеличиваться (см., например: Arrighi 1994; 2007; Франк 2002; Тодд 2004; Валлерстайн 2001; Капхен 2004; Buchanan 2002; Mandelbaum 2005; Мир после кризиса 2009; NIC 2012; см. также: Гринин 2009а; Grinin, Korotayev 2010a; 2010b; 2015; Пантин, Лапкин 2006; 2014). Сначала такие прогнозы воспринимались скептически. Однако по мере нарастания негативных явлений в Америке и успехов азиатских стран идея о закате США представлялась все более обоснованной, вызывая в зависимости от предпочтений торжество или тревогу. С 2008 г. появляется все больше статей (причем некоторые вышли еще до начала глобального кризиса), в той или иной мере утверждавших мысль, что американское могущество сокращается, США перестают быть абсолютным гегемоном, однополярный мир трансформируется и т. п. (см., например: Милн 2008; Закария 2008; Haass 2008; Le Monde 2008). Многие из статей носили весьма выразительные заголовки, например: «Иллюзорность американского могущества» (Гринуэй 2008); «Конец американской эпохи?» (Кеннеди 2009); «Падение Америки создает опасные возможности для ее врагов» (Tisdall 2008); «Величие Америки рухнуло и раскололось на куски» (Грей 2008); «“Американский век” на закате» (Reid 2008). Такого рода статьи постоянно появлялись и появляются (см., например: Бреммер 2015; Клэр 2015; Уитни 2015). Похоже, гегемонии США, которая длилась более шестидесяти лет, приходит конец. Рано или поздно Соединенные Штаты Америки не смогут более быть лидером Мир-Системы в привычном для нас смысле, в результате чего геополитический ландшафт мира серьезно изменится (см. ниже). Роль США и Запада сократится, а развивающихся стран (особенно крупных) – возрастет.

В 2008 г. Фарид Закария, известный политолог и редактор Newsweek International, писал, что у США есть два варианта. Они могут укрепить формирующийся миропорядок, сотрудничая с новыми «великими державами», поступившись частью своего могущества и привилегий, и согласиться с тем, что завтрашний мир будет отличаться разноголосицей и многообразием точек зрения. Или же они могут пассивно наблюдать за тем, как «взлет других» порождает рост национализма и раздробленности, который постепенно разорвет в клочья тот миропорядок, который США строили последние 60 лет (Закария 2008; 2009). Но он ошибался. США, едва восстановившись после кризиса, избрали третий вариант – подорвать мощь соперников и тем самым остаться на прежних позициях единственной сверхдержавы. Эти усилия США в последние несколько лет особенно увеличивают турбулентность в мире. При этом цена, которую мир заплатит за их амбиции, Соединенные Штаты, по всей видимости, не волнует. И хотя все чаще раздаются призывы, что США следует более трезво взглянуть на истинную цену якобы добрых намерений, оторванных от реальности (Хейвел 2015), американцы их не слышат.

Все это значит, что новый мировой порядок установится со значительными трудностями. Однако рано или поздно он установится, и это уже будет не американский мир. Но вопрос о том, не может ли «закат» США в конечном счете обернуться их новым «восходом», конечно, остается открытым и дискуссионным, тем более что очень многие американцы не хотят мириться с таким положением вещей. К тому же некоторая стабилизация американской экономики и активизация в традициях гегемонии внешней политики поддерживает надежды тех, кто верит, что американский век будет длиться долго. Многие надеются на некое технологическое или иное чудо, которое возродит американскую мощь, либо на способность США сдержать соперников. Разного рода возможности поддержать лидерство Соединенных Штатов отмечают многие (см., например: Милн 2008; Кеннеди 2009; Бреммер 2015; Тройо 2015). Насколько эти суждения обоснованы, мы рассмотрим ниже.

Необходимость нового порядка, проблемы переходного периода к нему и баланса сил. Бремя единственной сверхдержавы оказывается непосильным. Ей приходится считаться с тем, что ее воля сталкивается не просто с желаниями других наций, но уже с региональными, а то и мировыми интересами. Невозможно все время уверять, что интересы США – это интересы мира, немыслимо неопределенно долго нести бремя сверхдержавы, вмешиваясь во все (Бьюкенен 2015). Неудивительно, что даже поддержание претензий на это становится непосильной задачей, а реакция на недостаток сил – все более нервной.

В то же время надежды некоторых политологов и экономистов на скорый и обвальный крах США беспочвенны: такое сокращение, скорее всего, будет происходить постепенно, по мере того как объективные обстоятельства, включая рост периферийных стран, будут этому способствовать. Как говорит знаток «великих держав» П. Кеннеди, этот уход будет долгим (Кеннеди 2009; см. также: NIC 2008; Закария 2009 ). Кроме того, надо учитывать, что мир в целом пока еще заинтересован в сохранении американского лидерства (см., например: Барбер 2014; Закария 2009).

Действительно, ослабление лидерских функций США несет множество проблем. Обычно предполагается, что место США как лидера займет ЕС, Китай или кто-то еще (от Индии до России; но чаще всего речь идет о Китае). Тем не менее это глубокое заблуждение, дело вовсе не обойдется простой сменой лидера. Поэтому крайне необходимо активно исследовать весь спектр вытекающих из этого процесса последствий.

Наши предположения о принципах нового мирового порядка опираются на следующие выводы. Во-первых, на смену США не может прийти новый гегемон, который бы обладал таким же набором лидерских преимуществ, каким сегодня обладают Соединенные Штаты. А следовательно, потеря США статуса лидера приведет к коренному изменению всей структуры мирового экономического и политического порядка. И поэтому (а также и по многим другим причинам) утрата США роли лидера будет означать глубокую, весьма трудную и кризисную трансформацию самой Мир-Системы, даже ближайшие последствия которой во многом неясны (подробнее об этом см.: Grinin 2009; 2011; 2012a; 2012b; Grinin, Korotayev 2010b; 2011; 2015).

Во-вторых, ослабление лидерских возможностей Соединенных Штатов неизбежно и будет проявляться все заметнее при сохранении у США целого ряда преимуществ перед другими конкурентами в борьбе за лидерство (Бреммер 2015; Бирлинг 2015; Зaкария 2009). В-третьих, мир в определенной мере заинтересован в «мягком» лидерстве США, но никак не в диктаторе, задача которого – любыми методами подорвать мощь соперников. В-четвертых, для перехода к новому состоянию мира придется на ощупь искать и формировать принципы и условия, создавать прецеденты и нужные комбинации. Следовательно, это будет трудный и долгий поиск. В-пятых, путь к новому мировому порядку связан с временным усилением турбулентности и конфликтности, нестабильности, борьбы различных версий нового порядка, то есть с наличием определенного мирового «беспорядка».

Таким образом, сегодня все отчетливее просматриваются тенденции к тому, что новый мировой порядок будет иным, миром без гегемона, хотя он и будет включать в себя те или иные центры силы и влияния, среди которых, возможно, важнейшим будут оставаться США. Но они могут претендовать только на звание «первого среди равных», а не на роль сверхдержавы и гегемона (NIC 2008; Закария 2009). Соответственно вырисовываются два сценария «ухода» США: 1) осмысленный и наиболее выгодный для них в долго-срочной перспективе путь строительства нового мирового порядка с максимальным сохранением своего влияния, но не диктата; 2) ожесточенная борьба США за сохранение статус-кво, включая всевозможные действия по подрыву и ослаблению соперников. Это будет неизбежно создавать постоянную напряженность и конфликтность. Пока создается впечатление, что США избирают второй путь (хотя очередной экономический кризис может заставить их свернуть на первый, правда, много времени и возможностей уже будет утрачено). Но даже при движении по второму пути США вынуждены будут все активнее искать союзников, формировать новые глобальные союзы (см. ниже). Так или иначе, именно борьба вокруг гегемонии США и позиция Америки в отношении крупных и быстрорастущих стран будет составлять главную интригу современных глобальных противоречий .

Почему усиление «беспорядка» в известной мере если не неизбежно, то более вероятно, чем «мягкий» переход? Прежде всего потому, что движение к новому состоянию требует мудрости и компромиссов со стороны всех, особенно США. Однако мудрость всегда являлась дефицитным качеством в среде политических элит. Но есть и более глубокие причины. Радикальное изменение баланса экономических сил в мире, о котором мы говорили выше, создает объективные условия для пересмотра мирового порядка. Однако оно вовсе не влечет за собой автоматическое изменение и военно-поли-тического баланса. Для этого, образно говоря, требуется «подтягивание» политической составляющей мирового развития (политической глобализации) к экономической. Очевидно, что вторая значительно опередила первую. И дальнейшее развитие без такого «подтягивания» будет затруднительным. Такое неизбежное сокращение разрыва между экономической и политической глобализацией мы назвали в свое время реконфигурацией Мир-Системы (см.: Гринин 2012; Grinin, Korotayev 2012).

Основные векторы этой реконфигурации − ослабление прежнего центра Мир-Системы (США и Запада), одновременное усиление позиций ряда периферийных стран и в целом – увеличение роли в мировой экономике и политике развивающихся стран. Проявляться процесс реконфигурации в разных странах и регионах может по-разному, часто непредсказуемо. При этом надо иметь в виду, что такое «подтягивание» политической составляющей глобализации к экономической происходит рывками и означает более или менее сильные политические и геополитические кризисы в тех или иных регионах мира. Мы рассматриваем кризисы и потрясения на Ближнем Востоке начиная с 2010 г., а также кризис на Украине именно как такие «реконфигуративные» кризисы, которые одновременно становятся и геополитическими, требующими изменения мирового порядка (Гринин и др. 2016). При этом становится все более вероятным возникновение серьезных и внезапных кризисов также в других регионах. Внезапность их может быть сродни землетрясениям. И, продолжая геологические сравнения, стоит заметить, что подобно тому как тектонические сдвиги происходят по линии наиболее пластичных участков земной коры на границах тектонических плит, такого же рода «реконфигурационные» кризисы также возникают в регионах и обществах, наименее устойчивых и лежащих на стыках геополитических «плит». И Ближний Восток, и Украина относятся к таким регионам . Поэтому можно предположить, что особенно сильные изменения будут происходить в периферийных странах, которые, образно говоря, лежат именно на таких «стыках».

Предшествующий формированию нового мирового порядка период «подтягивания» политической составляющей неизбежно втянет мир на определенное время (одно-два десятилетия) в турбулентную эпоху кризисов и усиления напряженности. Но экономическое развитие мира в этот период будет относительно слабым (Grinin 2009; Гринин 2012; Grinin, Korotayev 2012; 2014a; 2015), становясь амбивалентным фактором, не только дополнительно усиливающим напряженность, но и склоняющим страны к сотрудничеству.

IV. ПОЧЕМУ И КАК МИРОВОЙ ПОРЯДОК ДОЛЖЕН ИЗМЕНИТЬСЯ

Почему мировой порядок должен измениться? Сначала рассмотрим причины и направление вероятного изменения баланса сил. Необходимо четко различать два аспекта проблемы. Первый – объективные причины и тенденции, которые делают процесс изменения неизбежным. Второй – конкретный ход событий, предугадать который крайне сложно (здесь возможны временные и существенные победы США). И все же изменить ход событий радикально для США возможно только в случае, если они смогут вновь увеличить свою долю в мировом ВВП и других показателях, что пока представляется почти невероятным. Напротив, мы полагаем, что тенденция (пусть с колебаниями) более быстрого экономического роста развивающихся стран по сравнению с развитыми будет доминировать в ближайшие два десятилетия, что может необратимо повлиять на изменение мирового порядка. Чтобы лучше аргументировать данные идеи, рассмотрим в динамике, как трансформируются основные преимущества, позволяющие сегодня поддерживать гегемонию Запада, а именно: финансовое, технологическое и экономическое превосходство .

Финансовое преобладание – одно из самых главных преимуществ Запада, используемое в том числе и для обрушения экономики соперников. По объему оборота капиталов, мощи финансовых и банковских корпораций, стоимости активов и т. п. западные страны превосходят остальные государства едва ли не в той же степени, в какой ранее превосходили их в промышленном развитии. Также исключительно важным преимуществом западных стран являются свободно конвертируемые валюты. По мнению П. Кругмана (2013), странам с такими валютами можно не заботиться об объеме эмиссии и долгов. Действительно, в какой-то степени рост экономики Запада с 2008 г. в основном обеспечили именно финансовые технологии.

Преимущества западной валютно-финансовой системы являются важной частью современного мирового порядка (см., например: Сорос 2009). В какой-то мере в последние два-три десятилетия возникло новое разделение труда в мире: финансовая деятельность сосредоточилась в США и западных странах, а промышленное производство (в том числе и в обрабатывающих отраслях) в большей степени перешло в развивающиеся страны. Но разрыв в финансовой сфере будет сокращаться и потому, что рост экономик развивающихся стран требует соответствующей финансовой базы, и потому, что рано или поздно значимость валют и финансовых центров этих государств возрастет. Сегодня западные экономики находятся между Сциллой слабого экономического роста с низкими ставками и Харибдой сверхзадолженности, которая может грозить государственным дефолтом. Это своего рода ловушка, выход из которой неочевиден. Все это, особенно в связи с новыми финансовыми кризисами (которые неизбежны и могут обрушить надувшиеся «пузыри» акций и облигаций), в конечном итоге приведет к тому, что система международных расчетов, основанная на долларе, начнет трансформироваться, и это будет хорошей возможностью для изменения мировой валютной системы в целом. А с этим, естественно, уменьшится и превосходство Запада.

Технологическое превосходство. При сохраняющемся превосходстве Запада уровень его технологического отрыва все же уменьшается и будет уменьшаться за счет следующих тенденций. Во многих крупных корпорациях и научных лабораториях работает большое число ученых и технических специалистов из развивающихся стран (которые, соответственно, становятся носителями инновационной информации и технологии). Многих специалистов приглашают развивающиеся страны, другие сами охотно ищут такие вакансии, поскольку на Западе вакансий недостаточно. Такие государства, как Китай, стали активно приобретать целые корпорации с их технологиями. КНР и другие продвинутые развивающиеся страны несут технологии в менее развитые общества. ТНК вынуждены переносить все больше технологий в развивающиеся страны и частично поощрять в этих странах передовые научные исследования. И чем больше развивающиеся страны продвинутся в культурно-научном отношении, чем больше там будет квалифицированных научно-технических кадров, тем активнее пойдет процесс переноса в них части исследований (где издержки на персонал существенно меньше). Произойдет нечто похожее на перенос промышленных предприятий.

На формирование нового баланса значительно влияет технологическая составляющая, прорыв к инновационной экономике. Мы уже высказывали свои предположения, что новая мощная технологическая волна начнется в 2030–2040-е гг. (см.: Гринин А. Л., Гринин Л. Е. 2015). И от того, кто возглавит («оседлает») новый технологический уклад, во многом зависят контуры нового мирового порядка, тем более если эти инновации конвертируются и в военное превосходство. Разумеется, США имеют шансы удержать свое лидерство в мире. Но вполне вероятно, что прорыв к новым технологиям произойдет на стыке первого и третьего миров, в каких-либо ТНК, принадлежащих одновременно и метрополии, и периферийным странам (что, кстати, будет вполне логично для глобального мира).

Однако даже в случае нового технологического рывка на Западе этим обществам с ограниченными трудовыми ресурсами и населением, которое все более отвыкает от работы на промышленных предприятиях, будет сложно развернуть какие-либо новые инновационные массовые производства только в собственных государствах. И тогда либо начнется новый виток деиндустриализации, когда оставшаяся индустрия будет сворачиваться и переводиться за рубеж (что опять-таки усилит развивающиеся страны), либо часть инновационных производств начнет разворачиваться в развивающихся странах. То есть даже если технологический отрыв Запада произойдет вновь, он не будет столь значительным и фатальным, как случалось ранее.

Экономическое превосходство Запада в настоящий момент выражается в более высоком уровне организации и производительности труда, доходов на душу населения, общей трудовой и деловой культуры. Однако этот разрыв все же постепенно сокращается, поскольку производительность труда в развивающихся странах растет существенно быстрее, чем в развитых. Мы полагаем, что такая тенденция будет продолжаться еще достаточно долгое время. Дело в том, что в первых огромный рост производительности идет за счет притока сельского населения в промышленность и строительство, постепенной механизации сельского хозяйства. А в западных странах основные рабочие места создаются в сфере услуг, где рост производительности труда не слишком велик. При этом часть сферы квалифицированных услуг (программирование, менеджмент, бухгалтерия и т. п.) уходит в развивающиеся страны через информационные каналы (особого рода аутсорсинг, когда услуги оказываются людьми на удалении). В результате в западных странах у очень значительной части населения уровень доходов относительно низкий (ведь работа не слишком квалицированная), он не увеличивается или растет медленно, что приводит к постепенному размыванию среднего класса. Последний ранее был основой стабильности общества в развитых странах. Теперь же разрыв в доходах в обществе увеличивается (что достаточно опасно), а в развивающихся странах постепенно уменьшается, так как средний класс растет.

Резко повысить производительность в сфере услуг (например, за счет ее роботизации) если и возможно, то в отдаленном будущем. Но в целом даже такие прорывы не смогли бы переломить ситуацию с сокращением разрыва между развивающимися и развитыми странами. Уже сам по себе огромный растущий рынок развивающихся стран при неизбежных колебаниях, откатах и кризисах обеспечит тренд на экономический рост, рост производительности и благосостояния их населения, хотя на это потребуется несколько десяти-летий.

Соответственно экономическая структура Мир-Системы начнет перестраиваться, роль нынешнего ядра – уменьшаться.

Преимущества развивающихся стран. Третий мир начал движение к развитию, и его уже не остановить. С учетом его громадного населения это движение не может не быть грандиозным. Незападный мир составляет 6/7 всего населения нашей планеты и, что особенно важно, еще большую часть молодого населения (там живет примерно 7/8 молодежи мира). Развивающиеся экономики все заметнее настраиваются на рост, а население – на повышение своего образовательного, культурного, экономического уровня. При этом множество стран, в которых проживает примерно четверть населения планеты, пока мало затронуты стремлением к росту и улучшениям. Однако большинство из них рано или поздно осознают его необходимость. А в странах, которые уже начали свой подъем, до половины жителей придерживаются архаичного образа жизни. Иными словами, основная часть населения развивающихся стран фактически еще не включилась в подъем, в активное стремление к росту, заработку, повышению квалификации. То есть резервы роста здесь огромные.

Такое включение будет более массовым уже на уровне поколения, которое сейчас молодо, при этом разрыв в численности молодежи между первым и третьим миром будет увеличиваться. Волна за волной будут подниматься развивающиеся страны. Многие из них уже сегодня превосходят по населению Германию и приближаются к Японии, а другие, такие как Бангладеш (166,3 млн), Индонезия (253,6 млн), Нигерия (177,3 млн), превосходят Японию, составляя от половины или трех четвертей населения США (318 млн). Не говоря уже об Индии с ее 1,3 млрд человек – больше, чем во всех развитых странах, вместе взятых. И население это будет заметными темпами расти далее.

Также следует иметь в виду, что рождаемость в этих странах сокращается, где-то быстрее, а где-то медленнее. Следовательно, с одной стороны, какое-то время за счет подрастающих детей численность молодежи и трудовых ресурсов будет увеличиваться, но далее количество детей сократится, то есть иждивенцев станет меньше, а работающих больше (тем более что женщины, имеющие меньше детей, смогут также работать). Это создает так называемый демографический дивиденд. Развитые страны (и Китай) его уже истратили, зато во многих развивающихся странах будет наиболее благоприятное соотношение работающих и иждивенцев. А пожилых людей окажется не очень много . Это будет способствовать росту подушевого дохода. Таким образом, демографический аспект делает во многом неизбежным «подтягивание» развивающихся экономик к развитым, а в валовом отношении – к тому, что доля развивающихся стран станет существенно большей, чем развитых. На этом фоне проблемы обеспечения пожилых и престарелых людей на Западе будут только возрастать (см.: Гринин, Коротаев 2015).

А в долгосрочном плане в условиях глобализации и все более тесного взаимодействия экономик, роста значимости ТНК и финансовых потоков в целом, именно объемы производства и совокупная экономическая и демографическая мощь стран будут все заметнее определять баланс сил в мире и их влияние на формирующийся мировой порядок. Взгляды западного бизнеса (прежде всего ТНК) в условиях численно стагнирующего и стареющего населения собственных стран будут неизбежно обращены на растущие рынки и увеличивающееся количество потребителей в развивающихся странах. Будет продолжаться перенос разных форм экономической деятельности в эти страны. Вместе с активизацией экономических и финансовых стратегий развивающихся государств это сделает неизбежным изменение баланса сил и правил мирового порядка. Не следует забывать и о том, что среди населения развитых стран растет доля выходцев или потомков выходцев из развивающихся стран. К этому времени их будет очень много, а их влияние на общую культурную ситуацию в Европе и США, на политику и связь со странами исхода возрастет . И это может стать дополнительным крупным козырем развивающихся стран (наряду с культурными, технологическими и валютными вливаниями из развитых стран).

Переходный период и противоречивые тенденции. Такой период всегда содержит в себе множество противоречивых тенденций. Так, например, в условиях глобализации тенденция к сокращению суверенных прерогатив, многие из которых отчуждаются добровольно (например, при вступлении в различные наднациональные объединения, мировые соглашения и т. п.), объективна (Гринин 2005; 2008). Однако в настоящий момент наблюдается некоторый пересмотр отношения к суверенным полномочиям, поскольку целый ряд стран начал активно отстаивать свой суверенитет в связи с угрозой внутренней нестабильности, идущей от США. Но эта борьба за сохранение вроде бы старых институтов на самом деле означает борьбу уже за новый мировой порядок. Рассмотрим противоречия переходного периода на примере ТНК.

Создание новых транснациональных союзов. ТНК и метрополии. Сегодняшняя стратегия США, направленная на сохранение гегемонии, связана с созданием нескольких глобальных объединений, где Соединенные Штаты надеются доминировать и выгодно использовать ресурсы входящих в них государств себе на пользу. Это Трансатлантическое торговое и инвестиционное партнерство между США и Евросоюзом (TTIP); Транстихоокеанское партнерство (TPP); договор по торговле услугами (Trade in Services Agreement, TISA). Переговоры по последнему ведутся в обстановке секретности. В октябре 2015 г. было объявлено о подписании Транстихоокеанского партнерства. Но это соглашение еще требуется ратифицировать. В отношении двух остальных пока много споров по условиям и есть сомнения в том, что их подписание вообще состоится. Тем не менее при поиске компромиссов рано или поздно они могут быть подписаны, объединив в этом случае страны, производящие от 1/2 до 2/3 мирового ВВП (соответственно по паритету покупательной способности или по номиналу). В этом случае США получат определенную, хотя и не слишком большую, выгоду. Однако мы согласны с выводами некоторых обозревателей (см., например: Hedges 2015), что эти соглашения более выгодны скорее ТНК США, чем американской экономике в целом. Американская экономика, напротив, может быть ослаблена расширением импорта и дальнейшим выводом производств из страны. Так что больше всего выиграют от этих партнерств, вероятно, такие быстрорастущие страны, как Вьетнам или Малайзия. Возможно также, что прав С. Глазьев (2015: ч. 2), говоря об ошибочности навязчивого стремления США к формированию Тихоокеанской и Трансатлантической зон преференциальной торговли и сотрудничества без участия стран БРИКС. Он считает, что США совершают ту же ошибку, что и предыдущий мировой лидер – Великобритания, которая в пору Великой депрессии стремилась защитить от американских товаров свою колониальную империю протекционистскими мерами.

Сказанное дает нам возможность продолжить тему роли ТНК в непреднамеренном ослаблении Запада и усилении развивающихся стран (происходящем помимо воли ТНК, просто потому, что они ищут наибольшую эффективность). По сути, в настоящее время ТНК нельзя уже рассматривать как принадлежащие только Западу. Во многом они являются частью экономики незападных стран. Происходит определенный «отрыв» этих гигантских корпораций от метрополии, в которой им тесно, и вопреки своей воле они все больше «льют воду на мельницу» развивающихся стран. Точно так же английские технологии и капиталы «оплодотворили» в XIX в. подъем США, Индии, Канады, Австралии, а сама Англия перестала быть мировым лидером.

Да, США и европейские страны по-прежнему могут юридически воздействовать на ТНК в определенных отношениях (особенно в плане подключения к санкциям, соблюдения определенных правил, запретов на импорт технологий; подтасовывания статистики, использования рейтингов в политических целях, сотрудничества с разведкой). Но в подавляющем большинстве случаев они действуют свободно под влиянием тех импульсов, которые идут из разных секторов, рынков и движений. В связи с этим представляется, что с некоторого времени (в частности, с начала деиндустриализации и так называемой финансовой революции, то есть с 1980-х гг.) интересы ТНК и стран-метрополий постепенно расходятся. Как известно, корпорации имеют собственные цели (Гэлбрейт 1976), часто отличные от общенациональных. Полагаем, что чем активнее будут расти незападные экономики и создаваться глобальные экономические объединения развитых стран с развивающимися, тем заметнее будет расхождение между интересами ТНК и экономик их стран-метрополий. Другими словами, представляется, что ТНК будут все активнее уходить на рынки развивающихся стран, если экономические возможности последних будут сулить им бóльшие прибыли. Тем более если топ-менеджмент таких корпораций будут во все большей степени составлять неамериканцы и неевропейцы.

Эпоха новых коалиций и контуры нового мирового порядка. Переход к новому порядку – это всегда поиск новых комбинаций. Неудивительно, что процесс «подтягивания» политической составляющей также вызвал усиление стремления к поиску новых союзов и партнерств, часто непривычных, нелогичных и неустойчивых (что не отменяет, разумеется, стремления сохранить старые объединения). Это движение, как мы видели, захватило даже США, хотя ранее они считали себя самодостаточными. Этот процесс активного создания различных союзов, комбинаций стран и их объединений мы назвали эпохой новых коалиций (см.: Гринин 2009б; 2012); он и станет основанием для формирования нового мирового порядка. Процессы формирования новых комбинаций и поиска новых оснований пойдут более активно после того, как острая фаза борьбы за сохранение гегемонии США в прежнем виде покажет неизбежность и разумность смены курса для этой страны (что уже прослеживается в заявлениях некоторых кандидатов в президенты).

Возможно, наиболее ярким примером процесса создания новых коалиций является БРИКС, которая появилась первоначально как фантазия экономиста, а затем обрела черты реального союза. При этом участие в данном неофициальном союзе открывает возможность присоединения к другим союзам, таким как ШОС или ЕврАзЭС. Это показывает, что страны будут участвовать в значительно большем количестве различных блоков, союзов и партнерств, чем сегодня, причем при активизации привлечения в союзы новых членов комбинации могут быть самыми разнообразными. В то же время в результате на какое-то время подвижность партнерств в рамках Мир-Системы усилится, возникающие союзы и коалиции порой могут представляться химерическими или эфемерными, что способно дополнительно усилить общую турбулентность.

По мере осознания того, что начинает формироваться новый мировой порядок, усилится конкурентная борьба за то, кто станет направлять процесс его формирования в мире и отдельных регионах. И тем силам, которые будут претендовать на лидерство, придется действовать под лозунгами более справедливого мирового и регионального устройства, для чего, естественно, необходимы союзники и блокировки. Поэтому неизбежно начнется перегруппировка сил на мировой и региональных аренах. В этом случае характер отстаивания национальных интересов, формы конфликтов постепенно начнут приобретать иной вид. Мы надеемся, что после определенного периода «игры без правил» мировая арена все же начнет рассматриваться как общее поле интересов, на котором надо устанавливать и поддерживать приемлемые и выгодные для всех правила игры. А это значит, что в самой концепции внешней политики постепенно, но очень неравномерно в ее практическом осуществлении откровенное преследование эгоистических интересов государств станет занимать меньше места, чем сегодня . Сказанное звучит утопично. Тем более что за последние несколько лет эгоистические подходы и двойные стандарты в политике как будто даже усилились. Однако, возможно, это свидетельствует о том, что мир находится на пути поиска принципов нового устройства. Вероятно, для этого потребуется пережить какие-то катаклизмы (вроде нового экономического кризиса), поскольку именно в кризисные моменты ситуация меняется более активно.

В процессе поиска наиболее устойчивых, выгодных и адекватных организационных решений постепенно некоторые из новых наднациональных союзов и объединений могут превратиться из временных в постоянные, тем самым начнется выработка эффективных институциональных форм нового миропорядка. В этом же процессе начнут вырабатываться некоторые новые нормы мирового права и новые общие принципы мирового порядка. А страны, продолжающие в грубой форме отстаивать национальный эгоистический интерес, в конечном счете проиграют.

V. ИЗМЕНЕНИЯ, НЕОБХОДИМЫЕ ДЛЯ ФОРМИРОВАНИЯ НОВОГО ПОРЯДКА

Итак, турбулентная эпоха должна в идеале привести к формированию нового баланса сил, к выработке основных принципов нового мирового порядка. Рассмотрим некоторые из этих принципов, но основе которых, возможно, он будет выстроен.

1. Система глобального влияния

Глобализация как объект регулирования и учета интересов. Мы думаем, что именно глобализация, как бы к ней ни относились, станет экономической основой для продвижения в формировании нового мирового порядка. Но для более устойчивого порядка необходим некий консенсус и опора на принципы компромисса, такие, как: «в одной лодке», «друзья – соперники», «не использовать недопустимых средств» и т. п. То есть в условиях неизбежного соперничества и попыток «перетянуть одеяло на себя» необходимость поддержки какого-то приемлемого устойчивого положения должна рассматриваться в качестве императива.

Поэтому мы полагаем, что хотя бы некоторые процессы глобализации должны быть оформлены в виде писаных или неписаных правил. Потребуется определенное упорядочение международной финансовой и экономической деятельности (в этом будет заинтересовано большинство стран, осознавших тяжелые последствия экономических кризисов). Здесь, разумеется, откроется большой простор для попыток усилить позиции определенных стран и блоков. Поскольку в процессе глобализации роль ТНК очень велика, каким-то формальным образом должны быть определены и позиции этих корпораций. В целом нам представляется, что, с одной стороны, должна усилиться ответственность корпораций за их публичные действия. Так, сегодня заявление крупнейшего рейтингового агентства может обрушить валюту, а то и экономику даже большой страны. Эти возможности должны быть ограничены соответствующей ответственностью (и уже ограничиваются, например правилами ЕС). Но с другой стороны, ТНК могут получить некоторые дополнительные привилегии и права. Какие, пока неясно, но понятно, что вокруг этого будет вестись довольно длительная и напряженная борьба. Еще одним серьезнейшим пунктом станет вопрос о мировой валюте, от решения которого зависит очень многое. Но, по-видимому, здесь движение будет двусторонним. С одной стороны, сохранятся и усилятся попытки развивающихся стран продвигать свои валюты и пытаться усилить их роль на международном финансовом рынке и пр., а с другой – грядущие мощные финансовые потрясения неизбежно приведут к хотя бы частичному пересмотру роли доллара в мире.

Усиление роли наднациональных союзов. О мировых регулирующих органах. Представляются вероятными следующие тренды: а) рост значения наднациональных организаций, представляющих интересы своих членов на мировой арене; б) некоторое упоря-дочение процесса трансформации национального суверенитета (в чем-то он сократится, в чем-то – усилится), так что национальное государство останется ведущим субъектом международного процесса, но уже будет вынуждено сосуществовать с другими субъектами – наднациональными и транснациональными; в) возникновение смешанного характера «концерта» мировых игроков в виде государств, их различных союзов, а возможно, и каких-то отдельных корпораций или организаций (подобно тому, как в средневековых парламентах и органах были представлены сразу и территории, и корпорации, и города, и знатные люди и т. п.).

Если такого рода наднациональные союзы получат определенные возможности влиять на ситуацию в мире, а тем более формальное право голоса на международных форумах, то это, с одной стороны, усилит стремление вступать в них, с другой – более тесно сплотит их членов изнутри.

Разумеется, встает вопрос о каких-либо новых мировых институтах, которые бы позволяли претворять новые принципы в жизнь. Хотя старые мировые органы вряд ли смогут играть соответствующую роль, в то же время они едва ли будут демонтированы. Скорее новые институты будут создаваться параллельно старым.

Новый мировой «концерт»? Итак, с одной стороны, система участников международной арены начнет постепенно трансформироваться, причем в сторону наднациональных акторов, с другой – разумеется, в ближайшие десятилетия трудно рассчитывать, что удастся создать систему, в которой могли бы эффективно участвовать все. Именно поэтому сокращение национального представительства за счет наднациональных объединений могло бы стать эффективным путем. Но в любом случае основную роль стали бы играть наиболее крупные наднациональные объединения и государства (последние могли бы быть представлены и самостоятельно, и от имени объединений).

Если новый порядок не будет ни однополюсным, ни двуполюсным, то соответственно, скорее всего, он будет представлять собой некий коллектив крупнейших игроков (стран и союзов). Что-то вроде G-x, то есть объединения трех – пяти – семи или более крупнейших держав и блоков, которые смогут каким-то образом обеспечивать и гарантировать новый порядок. Это могут быть, например, США вкупе с Тихоокеанским партнерством или каким-нибудь блоком, ЕС, Китаем, Индией, Россией. Либо последние три страны будут представлены также объединением БРИКС. Итоговый расклад сил может быть самым разным. То есть возникнет некий новый мировой «концерт» государств и надгосударственных союзов. Разумеется, всякого рода конфликты и коллизии всегда будут иметь место, но все же наиболее крупным игрокам договориться будет проще. А чтобы порядок держался, тренд должен идти в сторону институционализации этого «концерта» (возможно, с учетом опыта ООН, но более эффективно оформленного, что-то вроде права вето с несколькими уровнями участия и разными правами).

2. О принципах нового мирового порядка

Новый мировой порядок потребует достаточно устойчивого баланса сил и интересов, новых моделей наднационального управления и координации мировых процессов, новых принципов, способствующих уменьшению противостояния и стимулирующих сотрудничество. Сформулируем их краткий перечень.

1) Плюрализм политических режимов , то есть признание: а) правомерности и легитимности всех режимов; б) идеи, что любой режим (включая и демократический) имеет свои плюсы и минусы; в) ценности плюрализма режимов (подобно плюрализму религий).

2) Отказ от насильственного навязывания институтов (в том числе и насаждения демократии).

Неожиданные перемены конца 80-х начала 90-х гг., связанные с крушением биполярности и постепенным переходом к новому качеству системы международных отношений вызвали подлинный шок, в том числе в академических кругах Запада, но одновременно породили и совершенно необоснованную эйфорию. Афористичный тезис Ф.Фукуямы, принесшего в мир благую весть о “конце истории”, был довольно активно подхвачен, в том числе и исследователями, подвизающимися на ниве анализа международных отношений. Коррелятом конца истории здесь, на фоне крушения биполярного миропорядка, выступала гегемония эталонной во всех отношениях демократической державы, обладавшей к тому же на момент заката биполярности внушительным превосходством над всеми возможными конкурентами как с точки зрения военно-силового, так и экономического потенциала. Так Ч.Краутхаммер отмечал в этой связи: “Наиболее поразительной чертой мира после холодной войны стала его однополярность… В грядущие времена, возможно, и появятся державы, равные Соединенным Штатам, но не сейчас, не в ближайшие десятилетия” 10 . Ему вторил З.Бжезинский, акцентировавший внимание на уникальности современного положения США в мировой политике и экономике, поскольку Соединенные Штаты “стали первой и единственной действительно мировой державой” 11 . При этом мессианистский запал западных аналитиков и эйфория от победы в холодной войне были столь велики, что на первых порах не только либералы поддались искушению дать последовательное, ясное, но вместе с тем очевидно идеологизированное объяснение закономерности возникновения феномена однополярного мира. Так, известный политолог С.Хантингтон, например, утверждал, что поскольку США являются “самой свободной, самой либеральной, самой демократической страной в мире”, то любое увеличение мощи и влияния США на международной арене является исторически прогрессивным и, следовательно, абсолютно оправданным, поскольку автоматически способствует делу утверждения свободы, плюрализма и демократии во всем мире. Более идеалистически настроенные наблюдатели видели основную задачу Америки в том, чтобы вести охваченную опасностями планету к новой морали и политическому порядку, основанному на принципах справедливости, защиты прав человека, поисков нового равновесия между национальным самоопределением и глобальной взаимозависимостью.

Однополярный мир в более широком историческом контексте начал интерпретироваться в рамках “финалистской”, “прогрессистской” картины мира как закономерный итог развития международных отношений. Униполярность в этом случае рассматривается в качестве некой конечной точки эволюции МО - от баланса мощи отдельно взятых государств и их союзов в период нового времени, через биполярный баланс сил в середине XX в. к единению человечества под сенью единственной державы-гегемона в лице США. Этапы эволюции отмечены при этом чуть ли не печатью неизбежности. Несовершенный баланс сил времен многополярного мира, провоцирующий международные кризисы, нестабильность и неопределенность, сменяется куда более предсказуемым и устойчивым балансом периода биполярности и в свою очередь замещается совершенной конструкцией униполя, где балансу мощи, по крайней мере, в его традиционном для МО понимании уже не остается места.

Каковы же проявления воцарившейся однополярности? Сторонники этой концепции усматривают их прежде всего в способности США устранять неугодные и водворять лояльные по отношению к ним и формально более демократичные правительства в различных регионах мира (во всяком случае в Латинской Америке - Гаити, Панама и т.д.), буквально создавать одни и разрушать иные ранее суверенные государства (прежде всего, на Балканах); в решимости Америки при необходимости проецировать силу в любой регион мира, там и тогда, где и когда это представляется необходимым правительству США; в доминировании США в самом могущественном и по существу не имеющем конкурентов военно-политическом союзе (НАТО); в очевидном лидерстве США в мировой экономике; в прочно занятых передовых позициях в сфере развития современных технологий; во влиянии “американского образа жизни” на культурные процессы и социокультурные трансформации, протекающие в различных уголках ойкумены и т.п.

Вместе с тем, концепции униполярности под флагом США обладали и обладают по меньшей мере одним и весьма существенным практическим дефектом. Вне зависимости от эвристической ценности они вызывают раздражение и даже обвинения в попытках навязать американскую гегемонию не только со стороны потенциальных противников, но и проверенных временем партнеров и союзников США. Это заставило к середине 90-х околоправительственные круги несколько смягчить формулировки и переставить акценты, но не отказаться по сути от идеи регулирования Вашингтоном международных процессов в соответствии с собственными представлениями о путях и тенденциях мирового развития.

Расширительный вариант концепции униполярности, активно циркулирующий на Западе, также исходит из тезиса о том, что со времени распада советского полюса биполярного мира международная система становится однополярной. Однако сам униполь обладает существенно более сложной структурой. Он состоит из совокупности “демократических индустриальных стран”, обладающих доминирующими позициями в глобальной системе. Роль США сводится в этом случае к функциям лидера или гегемона униполя (в зависимости от точки зрения того или иного автора). Униполь при этом трактуется как достаточно гибкое образование, не обладающее четкой иерархической структурой и не включающее в себя неизменного, заранее определенного набора стран. Он возник из составивших его ядро группы стран Северной Атлантики и за последние десятилетия существенно расширил свои пределы. Если рассматривать в качестве униполя совокупность стран ОЭСР, как это делает например А.Страусс, то на его долю приходится до 60% совокупного мирового объема ВВП. Он располагает большей частью общемировой военной мощи. Благодаря процессу непрерывного расширения (включения ряда стран Азии, а в перспективе и Восточной Европы) униполь становится более крепкой опорой “мирового порядка”. Глобальное лидерство осуществляется на основе все время расширяющейся базы при все меньшем количестве держав, остающихся “вовне” и выступающих в качестве потенциальных противников, инициаторов “мятежей” против этого всемирного “pax democratica”.

Америка в данной концептуализации по-прежнему остается ведущей державой в рамках плюралистической униполярности, однако, это не означает, что США могут делать на международной арене все, что угодно. Одностороннее, чересчур навязчивое осуществление лидерства способно в конечном счете привести к его утрате. В интерпретации ряда авторов, “лидерство Америки в рамках униполя носит характер первенства среди равных и друзей, а не господства одной державы над сопротивляющимися подчиненными народами. Оно осуществляется не путем принуждения, а путем согласия, осуществляющегося через посредство многосторонних структур униполя” 12 .

В последнее время, однако, все более распространенной становится точка зрения, согласно которой америкоцентричное однополярное видение современной системы международных отношений является, мягко говоря, несколько упрощенным уже на текущий момент и тем более на обозримую перспективу. Судя по прогнозируемым тенденциям социально-экономического и военного развития, структура “униполя” (в терминологии А.Страусса, З.Бжезинского и др. активных популяризаторов идей американского доминирования в грядущем столетии) едва ли возможна в среднесрочной перспективе уже в силу того обстоятельства, что благодаря ускоренному развитию некоторых центров силы, произойдет существенное перераспределение потенциалов в рамках глобализирующейся мировой экономики. Прогностические исследования демонстрируют, что уже к исходу первой четверти XXI века США (даже с учетом потенциала НАФТА, т.е. Канады и Мексики) скорее всего, утратят мировое лидерство сточки зрения показателей ВВП. Их ВВП окажется по меньшей мере сопоставим (а возможно и будет уступать) соответствующим показателям таких центров силы как объединенная Европа и Большой Китай 13 . Очевидно, что ни о каком безоговорочном доминировании США (при сохранении ими определенных лидирующих позиций) в мировой экономике при подобных раскладах не может быть речи.

Вместе с тем, едва ли оправдано (как это в последнее время делает ряд отечественных и зарубежных авторов) сводить понятие “мощи” того или иного государства только к его экономическим показателям. Как наглядно продемонстрировали события последнего десятилетия потенциал государств и центров силы на международной арене по-прежнему отнюдь не определяется одними только показателями развития экономики и повышения жизненного уровня населения. Именно сохранение значимости военно-силового аспекта международных отношений наряду с лидирующими позициями в мировой экономики делает США во многом уникальным центром силы, одновременным средоточием военной, экономической и интеллектуальной мощи. Подавляющее военное превосходство США над любым из потенциальных противников или даже их коалицией делает их “единственной” “подлинной” сверхдержавой современного мира.

Однако даже открытые апологеты униполярности вынуждены признавать, что возникшие в 90-е гг. контуры нового мирового порядка можно характеризовать как своеобразную систему, где есть “единственная сверхдержава, но не сформировался однозначно однополярный мир” (С.Хантингтон). По мнению С.Хантингтона, современный миропорядок характеризуется наличием одной “Супердержавы” в окружении нескольких вполне самостоятельных, но существенно меньших по масштабам военного или экономического потенциала центров, способных пойти на конфликт интересов не только друг с другом, но и обладающих возможностью бросить вызов и серьезно осложнить жизнь этой единственной Сверхдержаве. Однако ни один из этих альтернативных центров силы в отдельности не способен стать противовесом единственному Суперцентру как полюсу притяжения, организующему началу мировой системы экономических и политических отношений. Ни один из них не способен провести ревизию основополагающих параметров возникшей системы международных отношений и качественно реорганизовать пространство международных отношений, пересмотреть в одностороннем плане основы “нового мирового порядка”. В этом смысле иные центры силы выступают в роли не вполне сформировавшейся альтернативы, используя терминологию К.Ясперса, “осевому региону” современного мира в лице США. А вся система международных отношений приобретает вид uni-multipolar system , иногда транслируемой на русский язык термином “полутораполярная система”. Соединенные Штаты периодически проявляют себя в качестве очевидного гегемона в двусторонних, региональных и иных отношениях, но не могут позволить себе в современных условиях перманентное самоутверждение в качестве абсолютного мирового лидера. Это оказывается непосильным бременем прежде всего в экономическом, но также и в политическом, и военном плане даже такому средоточию мощи как современные США.

Очевидно, что схема “полутораполярности” определяет скорее переходное состояние современного мира и в перспективе способна эволюционировать о меньшей мере в 3 направлениях. Либеральные и некоторые консервативные критики предложенной С.Хантингтоном теоретической конструкции, все еще не оправившиеся от эйфории внезапно свалившейся на них “победы” в “холодной войне”, склонны рассматривать “полутораполярный” мир как закономерный переходный этап к структуре совершенного униполя с практически полной утратой меньшими центрами самостоятельных роли и значения. Широкие круги специалистов в области международных отношений гораздо чаще рассматривают две иные альтернативы. Первая из них исходит из вероятности постепенного движения к биполярности через различные варианты коалиций существующих центров силы против гегемона, либо через возникновение на основе одного из них новой сверхдержавы. Вторая - прогнозирует возникновение подлинной многополярности со свободной игрой сопоставимых по основным параметрам центров силы, возвращение на новой основе к временам belle epoque классического баланса сил.

Первый вопрос: соответствует ли современная дисциплинарная сетка общественных наук о мире, в центре которой «триада» «экономика - социология - политология» - современному миру?

Каждая дисциплина существует в том случае, если у нее есть некий базовый объект, который не изучается другими дисциплинами. Для экономики - это рынок, для социологии - это главным образом гражданское общество, для политологии - это политика и государство.

Нынешний мир демонстрирует торжество рынка, и с этой точки зрения с экономической наукой вроде бы все в порядке, хотя она едва ли способна предсказать обрушение мировой рыночной системы, но это отдельная тема. Хуже обстоит дело с базовыми объектами социологии (гражданское общество) и политологии (политика и государство).

На Западе уже несколько десятилетий пишут об ослаблении, проржавении, растаивании государства. В современном мире оно перестало быть единственным агентом. Помимо него существуют мощные силы надгосударственного (глобального) уровня, сокращающие его жизненное пространство и отбирающие у него его традиционные функции. Эти силы - глобальный финансовый рынок, не контролируемый государством, структуры типа Евросоюза, транснациональные корпорации, региональные объединения («регионэкономики»), структуры мировой криминальной экономики и т. д.

Что касается политики, то эта сфера тоже «усыхает» в качестве публичной сферы (недаром появляются исследования с названиями типа «смерть публичного человека», «конец homo politicus» и т. д. Политические партии превращаются в административные машины. Анализ всех этих изменений, которые уже миновали точку возврата и являются не отклонением, а новой формирующейся нормой, требует принципиально новой науки (дисциплины) о власти. В этой науке политология станет лишь частным «случаем» для изучения политической формы организации власти, характерной для относительно короткого периода истории капитализма.

Невесело обстоят дела у «гражданского общества» - как реальности и как базовой единицы исследования. Его зона сужается, оно все больше превращается в функцию административных систем на самом Западе; вне Запада, как известно, гражданского общества либо традиционно не было - эту нишу занимали общинные и клановые структуры различного масштаба, от микро- до мега-уровня, либо оно было слабым и сегодня, в эпоху глобализации, еще более слабеет. Аналогичным образом социология как дисциплина о Gesellschaft должна стать частным случаем новой науки о социальных системах, в которой Gesellschaft займет скромное место среди многочисленных стадиальных форм Gemeinwesen: докапиталистических, антикапиталистических и послекапиталистических. Надо перестать смотреть на мир в целом сквозь призму дисциплин, отражающих реальность одной-единственной социальной системы, причем взятой в ее зрелом состоянии, грубо говоря - между 1840-ми и 1970-ми годами. Реальности этой эпохи в развитии капитали зма тримодальная (экономика, социология, политология) сетка дисциплин отражала довольно неплохо, хотя было три прокола. Три феномена, возникшие в первой половине ХХ века, она не смогла ни предсказать, ни объяснить. Речь идет о трех Колоссах Паники ХХ века: о коммунизме (интернационал-социализме), фашизме (национал-социализме) и национально-освободительном движении (национал-либерационизме).

К 1945 году капиталистическая система стабилизировалась, у нее появился гегемон - США, она вступила в период процветания и роста («повышательная волна» - 1945–1968/73 гг. - кондратьевского цикла). Неприятные и плохо объяснимые социальные проблемы социальной реальности были вытеснены в сферу психологии, иррационального и т. д. В течение четверти века тримодальная структура наслаждалась тем состоянием, которое Томас Кун назвал «нормальной наукой» и для которого нет тайн - только загадки.

Но прошла еще четверть века, и конвенциональная наука с ее теориями, методами и понятийным аппаратом оказалась в весьма плачевном состоянии. Три события, если не обрушили, то подорвали тримодальную конструкцию: мировые студенческие волнения 1968 года, приход в 1979 году к власти фундаменталистов в Великобритании и Иране (соответственно рыночных и исламских) и крушение советского коммунизма (антисистемного капитализма). Ко всем этим событиям сложившаяся между 1850-ми и 1950-ми годами социальная наука оказалась не готова. Результат - детеоретизация (а порой - деинтеллектуализация) мирового обществоведения с 1990-х годов, подстегиваемое постмодернизмом акцентирование эмпирических исследований case studies, широкое распространение схем вроде фукуямовского «конца истории» или хантингтоновского «столкновения цивилизаций», призванных отвлечь внимание от реальных проблем и противоречий современного мира.
II

Главным из трех указанных событий были конечно же крушение советского коммунизма и распад СССР. Одна из задач новой науки об обществе - и это наш второй вопрос - понять и советский феномен, и причины его упадка. Без объяснения этого ключевого момента мы не поймем современный миропорядок и не сможем прогнозировать его развитие.

Сложность анализа гибели советского коммунизма заключается в том, что это было крайне сложное, многомерное, каскадное событие, в котором преломились и органически соединились одновременно три различных системных уровня.

С точки зрения русской истории это было крушение одной третей структуры ее власти (или второй системы). С мировой точки зрения то был крах системного антикапитализма, мировой антикапиталистической системы, Большого Левого Проекта Модерна, стартовавшего с якобинской диктатурой. С точки зрения эпохи глобализации (а следовательно, и такой дисциплины, как глобалистика) крушение СССР было первой катастрофой возникающего глобального мира, а в чем-то и условием дальнейшего развития этого процесса в его нынешнем виде.

СССР стал первой жертвой глобализации, «глобального финансового Франкенштейна», как назвал его М. Уокер. Во второй половине 1980-х годов две страны - США и СССР - зависли над пропастью, попав в тяжелейший социально-экономический структурный кризис. Мы были слишком заняты нашей перестройкой, критиковали свои проблемы и упустили из виду проблемы главного противника. А они были не менее серьезными, чем наши.

В 1986 году произошел обвал на Нью-Йоркской бирже, в сентябре 1987 года английский «Economist» известил мир: если в 1981 году мир должен был США 141 млрд долл., то в 1986 году уже США должны были миру почти вдвое больше - 246 млрд долл. и стали крупнейшим в мире должником. То была цена рейганомики и в еще большей степени - при всей неолиберальной риторике - «военного кейнсианства» Штатов (как верно в самом начале 1980-х годов заметил В. В. Крылов, капитализм уже не сможет одновременно «гнать вооружение» и умиротворять своих трудящихся), призванного подорвать, «сварить» СССР в гонке вооружений или обеспечить такое военное превосходство, которое позволит решить «русский вопрос» военным путем и окончательно.

Америка пошла ва-банк - ее могло спасти только максимальное ослабление/разрушение СССР тем или иным способом, извне (война) или изнутри, explosion or (and) implosion. Но это должно было произойти очень быстро. Счет (для США) шел на месяцы. Во второй половине 1987 года крупнейшие американские банки впервые с начала 1930-х годов объявили о квартальных убытках. 19 октября 1987 года рухнул Уоллстрит, дав старт новому мировому экономическому кризису; индекс Доу-Джонса упал на 508 пунктов (то есть на 23,4%) - самое крупное в истории падение за один день. Через несколько недель после этого « Wall Street Journal» сообщил, что рынок США был на грани крушения. Краха удалось избежать только потому, что Алан Гринспен, новый глава Федерального банка, реализовал рекомендации секретного исследования о том, как избежать катастрофы, проведенного им еще во время своего назначения. Однако Гринспен был способен только отсрочить катастрофу, но не отвести ее вообще. Отвести ее могло только чудо.

И оно явилось под именем «Горбачев». 8 декабря 1987 года начались беспрецедентные советские уступки Америке в области оборонной и внешней политики. 2–3 декабря 1989 года на «мальтийской встрече» Горбачев, по сути, сдал Восточную Европу (а вместе с ней - статус СССР как сверхдержавы), а в 1990 году - Германию. СССР капитулировал в холодной войне, США были спасены. А ведь Горбачеву не надо было даже предпринимать активных действий против США, надо было, проявив выдержку, ждать, не делая шагов навстречу, и лишь наблюдать, как ломается американский хребет под грузом «военного кейнсианства» Рейгана. Однако Горбачев и советское руководство в целом оказались неадекватны новой эпохе, феномену глобализации, который возник как в значительной степени побочный продукт холодной войны.

У нас привыкли объяснять возникновение глобализации научно-технической революцией (НТР), которая технически создала условия для освобождения капитала от любых материальных и локальных ограничений, то есть превратила его из феномена мирового уровня в глобальный. Глобализация - это такой процесс производства и обмена, в котором благодаря господству информационных (то есть «нематериальных») факторов над вещественными («материальными») капитал, превращающийся в электронный сигнал, оказывается свободен практически от всех ограничений локального и государственного уровня - пространственных, материальных, социальных. Это победа времени над пространством. И естественно, тех, кто контролирует время и капитал, над теми, кто контролирует пространство и государственную власть.

Сама НТР была результатом острой борьбы, с одной стороны, между СССР и США, с другой - между США и другими центрами капсистемы - Японией и Западной Европой (прежде всего ФРГ), которые в 1970-е - 1980-е годы уже не просто наступали США на пятки, но по многим показателям вырвались вперед. Но почему же разгромленные в 1945 году Япония и Германия спустя всего лишь 30 лет смогли сделать такой рывок? Ответ прост - холодная война. Во-первых, чтобы противостоять СССР в Европе и СССР и КНР - в Азии, американцы интенсивно вкладывали средства в свои протектораты - ФРГ и Японию, способствуя их экономическому подъему, а следовательно - конкурентной силе, которую они набрали в начале 1970-х годов (что и было зафиксировано фактом создания в 1973 году «Трехсторонней комиссии»: США - Япония - Западная Европа). Во-вторых, во второй половине 1950-х годов СССР начал активно продавать нефть на мировом рынке по относительно низким ценам. Цель - дестабилизировать «реакционные арабские режимы», завис ящие от экспорта нефти. Два режима действительно удалось дестабилизировать (Ирак, 1958 г.; Ливия, 1969 г.) и к власти там пришли антиимпериалистические силы. В то же время произошло удешевление нефти, в результате чего Япония и ФРГ всего лишь за 10–15 лет резко (почти в 10 раз) увеличили долю нефти в используемых энергоносителях. Таким образом, холодная война, действия СССР и США прямо и косвенно привели к подъему Японии и ФРГ, что стимулировало внутрикапиаталистическую конкуренцию (отсюда: НТР - глобализация - кризисы США и СССР) и укрепило капиталистическую систему в целом, подперев экономически слабеющего гегемона США экономиками Японии и ФРГ, что во многом обусловило результат холодной войны. Во многом, но не во всем, и возможно, даже не в главном.

Поскольку холодная война была главным образом войной психо-исторической, то главным театром военных действий стала сфера исторической психологии - сознания и подсознания модальных групп, то есть групп, выступающих системообразующими элементами. Это прежде всего властные группы и интеллектуалы. Запад одержал победу, по сути, точечным ударом долгосрочного действия. Суть этого удара заключалась в том, что западная верхушка и ее интеллектуалы сумели навязать небольшой, но очень активной группе советских интеллектуалов, обслуживающих верхушку («советникам вождей»), а через них и самой этой верхушке, свое видение мира, свои способы постановки вопросов и проблем. Что не менее важно, Запад смог проделать это не только с «советниками вождей», но и с тем сегментом советского общества, с той средой, которая поставляла «советников», или, как называл их Эрнст Неизвестный, «зелененьких». По сути, это была геокультурная или, если угодно, социосистемная перевербовка.

Если внимательно почитать мемуары тех, кто писал речи и готовил доклады Брежневу, Андропову, Черненко и тем более Горбачеву, то они откровенно и с гордостью пишут о том, что с середины 1960-х годов, разочаровавшись в марксизме, начали постепенно внедрять у нас социологию, политологию, рыночные экономические теории. Суть, однако, в том, что любая дисциплина, любая наука сконструирована так, что служит определенным интересам. Если вы принимаете язык оппонента, противника, его понятийный аппарат и способ постановки проблем, то вы уже на полпути к поражению и окончательное поражение - это лишь вопрос времени. Перефразируя Ницше, который говорил, что если ты долго вглядываешься в бездну, то бездна начинает вглядываться в тебя, можно сказать: если ты смотришь на мир чужими глазами, то есть сквозь призму чужих структур, интересов и целей, то рано или поздно, сознательно или подсознательно ты начнешь работать на эти интересы как на свои, служить им. Нейтрального знания не бывает. Когда-то Тацит сказал: в сра жении проигрывает тот, кто первым опускает глаза. Интеллектуальная обслуга советской верхушки опустила глаза в противостоянии Западу в середине 1960-х годов, двадцать лет спустя то же сделала сама верхушка, а еще через пять лет рухнул СССР: разруха в головах, чем бы и кем бы она ни была вызвана, приводит к разрухе экономической и социальной. Победы и поражения возникают в мозгу.
III

Сдача интеллектуальных позиций всегда сопровождается кризисом понимания (интересно размышляет на эту тему И. М. Ильинский в работе «ХХ век - кризис понимания», 2002). Наша нынешняя ситуация - это конечно же кризис понимания. Мы не понимаем нескольких очень важных вещей - и это третий вопрос, на котором я хочу остановиться.

Во-первых, мы не понимаем или плохо понимаем собственную историю, собственное развитие, особенно советскую фазу - наиболее динамичную и интересную: коммунизм был русским социальным Модерном. Это понимание тем более необходимо, что, с одной стороны, мы должны понять причины геоисторического поражения советского коммунизма и СССР; с другой - мы до сих пор живем в процессе разложения советского общества и утилизации его достижений, поэтому понять послесоветское общество без понимания советского невозможно.

Знаем ли (в смысле - понимаем ли) мы свою страну, есть ли у нас адекватный язык, понятийный аппарат для ее анализа? Сомневаюсь. В конце ХХ в. Ю. В. Андропов говорил, что мы не знаем страны, в которой живем. В начале ХХ века поэт Максимилиан Волошин писал:

Но жизнь и русская судьба Смешали клички, стерли грани: Наш «пролетарий» - голытьба, А наши «буржуа» - мещане. Мы все же грезим русский сон Под чуждыми нам именами.

В начале XIX века Пушкин говорил о том, что Россия нуждается в особой формуле, то есть, выражаясь современным языком, русская история нуждается в особой, адекватной своей природе теории, а не в навязываемых ей либералами и вульгарными марксистами «прокрустовых ложах». Сегодня ситуация с самопониманием еще хуже, чем раньше, потому что в нашу науку, образование, СМИ хлынул поток западного утильсырья; в науке появился мощный компрадорский сегмент.

Во-вторых, мы плохо понимаем, как работает современный мир. Без такого понимания нечего думать не только о победах, но и о «ничейном» выживании. Надо как можно быстрее становиться в интеллектуальном плане людьми XXI века. Большевики и нацисты победили прежде всего потому, что в своих странах первыми стали людьми ХХ века, выработав то, что К. Поланьи назвал «зловещим интеллектуальным превосходством» над противником. А. А. Зиновьев называл это просто «переумнить Запад».

В-третьих, мы плохо понимаем принцип, код функционирования Руси/России/СССР /РФ в мире, не соотносим логику русской и нерусских историй, русской и мировой. Наша страна в различных ее вариантах всегда была элементом более крупных систем - евразийской, а затем - мировой, функционировала в качестве их элемента. Без понимания этих систем, без сравнения России с другими элементами ее «формулу» трудно понять.

А ведь есть поразительные вещи. Ограничусь тремя. Первый пример. В истории кап-системы было три гегемона: Голландия, Великобритания и США. В русской истории пикам гегемонии этих стран соответствуют Московское самодержавие, Петербургское самодержавие и советский коммунизм. Случайное совпадение структур? Конечно же нет, но адекватное понимание требует нашей версии мир-системного анализа.

Второй пример. В мировых войнах за гегемонию в капсистеме борьба разворачивалась между морскими (Великобритания, США) и континентальными (Франция, Германия) державами. Россия на «корону» гегемона капсистемы никогда не претендовала, но именно русское пространство становилось главным театром военных действий, на котором решалась судьба Наполеона, Вильгельма и Гитлера. Более того, во всех этих войнах русские сражались на стороне своего главного геоисторического соперника - англосаксов. Почему?

Третий пример. Коммунистические идеи существовали со времен киников. Однако коммунизм как историческая система возник в России в качестве антикапитализма. Выражаясь марксистским языком, не было коммунизма - антирабовладения или антифеодализма. Только антикапитализм, то есть капитализм со знаком «минус». Выходит, капитализм - странная, просто уникальная система: в отличие от всех других систем он может существовать и со знаком «плюс», и со знаком «минус», причем «минусовую» зону заполнила Россия, решившая таким образом в начале ХХ века свои насущные проблемы - очищение власти от собственности. Таким образом, и здесь мы видим включенность России в мировой процесс (еще один пример - СССР и глобализация), которая должна получить теоретическое объяснение.
IV

В своем выступлении я остановился на нескольких вопросах развития современного миропорядка, изучению которого уделяют значительное внимание в МосГУ. Я контактирую с МосГУ в течение почти пяти лет в качестве сначала участника заседаний, а затем члена Русского интеллектуального клуба. Пригласил меня сюда Александр Александрович Зиновьев, который тогда бы президентом клуба. Меня радует, что в МосГУ занимаются теми проблемами, о важности изучения которых я говорил. Мне особенно приятно, что по этим проблемам много и плодотворно пишет ректор МосГУ, наш сегодняшний юбиляр Игорь Михайлович Ильинский. В сфере его интересов - методология социального знания и проблемы образования, глобалистика и международные отношения, феномен терроризма и многое другое. Например, две книги, которые лежат у нас на столах. Они изданы в 2006 году. Это - «Главный противник» и «Между Будущим и Прошлым».

«Главный противник» - интереснейший сборник документов американской внешней политики и стратегии 1945–1950 гг., то есть начальной фазы холодной войны. Этой великолепной подборке документов предпослана серьезная и очень четкая и недвусмысленная по своей гражданской и патриотической позиции вступительная статья.

«Между Будущим и Прошлым» - сборник социально-философских статей необычайно широкой тематики. В частности, целая глава посвящена проблемам глобалистики.

В свое время великого русского шахматиста Алехина спросили: шахматы - это спорт или искусство? Единственный ушедший непобежденным чемпион мира дал очень простой и в то же время очень русский ответ: шахматы - это борьба. Сегодня одной из главных сфер мировой борьбы за власть, информацию и ресурсы становится образование. Битву за XXI век выиграет тот, кто выиграет битву за новую науку, новое образование, кто создаст «фабрики мысли», адекватные новой эпохе. Кстати, эта тематика получила отражение в работе И. М. Ильинского «Образовательная революция» (2002). В МосГУ в его нынешнем состоянии уже сейчас видны многие черты «фабрики мысли», причем авторской. Это в большой степени обусловлено тем, что МосГУ возглавляет и теоретик, и практик научной мысли, который собрал коллектив единомышленников.

Уважаемый Игорь Михайлович! Хочу пожелать Вам здоровья, новых творческих успехов, а руководимому Вами МосГУ - новых высот.

На днях выступил на семинаре группы ярких и неортодоксальных ученых из России и Запада. Тема моего выступления: "Что после "либерального мирового порядка?". Думаю, тема интересна и для широкого читателя. Начну с очевидного.

Попытка США установить свою гегемонию в мире с самого начала была обречена на провал. Фото: REUTERS

Россию обвиняют в том, что она - разрушитель послевоенного либерального мирового порядка. Это многоэтажная неправда. После войны существовало два мировых порядка. Один - либерально-демократический и капиталистический, ведомый США. Второй - социалистический, ведомый СССР. Россия стала лидером разрушения второго, но никак не первого. Хотя уход противовеса со временем начал способствовать подрыву и первого. После развала СССР на короткий момент был объявлен "либеральный мировой порядок", к разрушению которого Россия действительно приложила руку - самостоятельностью, действиями на Украине и в Сирии. И правильно сделала.

Но что это был за "либеральный мировой порядок"? Это была кратковременная гегемония США и Запада. И в ней не было ничего либерального, то есть свободного. Утверждалось, а несогласным навязывалось силой, что мир должен управляться и жить только по западному политическому образцу, принимая западные ценности. Запад присвоил себе право говорить от "международного сообщества". Если это свобода, то что такое неволя? В двадцатом веке схожую же доктрину проповедовал мировой коммунизм. До того полузаброшенное ныне на Западе христианство пытались навязать крестоносцы, колонизаторы. Естественно, при этом грабили.

И уже совсем это был не "порядок". Скорее, закон джунглей в худшем исполнении. Самым злостным образом нарушались международное право, нормальные нормы межгосударственного общежития. В 1991 г. Германия, а затем и ЕС признали независимость откалывавшихся от Югославии Хорватии и Словении. Это одностороннее признание полностью противоречило международному праву и послужило одним из главных спусковых крючков, толкнувших к гражданской войне в Югославии. В 1999 году НАТО 78 суток бомбила беззащитные остатки этой страны. Была признана независимость отторгнутого Косово, где даже не удосужились провести референдум об отделении. В 2003 г. большинство стран НАТО под сфальсифицированным предлогом вторглись в Ирак. Были убиты сотни тысяч людей и дестабилизирован на десятилетия целый регион.

Будущий международный порядок может оказаться лучше многих прежних

2009 г. - агрессия в Ливии, повергшая и эту страну в хаос, от которого она уже многие годы не может оправиться.

А по дороге - многочисленные случаи поддержки и провоцирования "цветных революций". В большинстве случаев и они вели к хаосу и страданию народов. Последний пример - Украина. В Европе "либеральный мировой порядок" пытались закрепить бесконечным расширением западных союзов, особенно НАТО, который, продолжись он еще немного на территории, которые в России считали жизненно важными для ее безопасности и выживания, неизбежно привел бы, как предупреждали, к большой войне в Европе.

Наиболее вопиющие безобразия пришлись на период, когда российская слабость уменьшила сдерживающую роль ее ядерного потенциала. С Россией перестали считаться и пустились во все тяжкие. Ныне ситуация изменилась. Спровоцировав кризис на Украине, дальше идти не решились, быстро поняв, что у новой России появилась способность "доминирования в эскалации", то есть, когда она будет поднимать ставки, Запад неизбежно проиграет.

Попытка установить западную гегемонию была обречена даже без активных действий России, остановившей на Украине экспансию западных союзов, или в Сирии - череду "цветных" смен законных правительств.

Эти действия лишь сделали более выпуклыми (и поэтому вызвали особую досаду) объективный процесс утраты Западом доминирующих позиций в мировой политической и экономической системе, которые он занимал последние 500 лет.

Причин немало. Укажу на самую глубокую, насколько я знаю, до сих пор почти никогда не называвшуюся.

Господство Европы и Запада основывалось в первую очередь на его военном превосходстве, достигнутом как раз где-то в XVI столетии. Используя это превосходство, европейцы повели свою глобальную колониальную и неоколониальную экспансию, попутно навязывая христианство, свои политические порядки и свободную торговлю, которая была выгодна в первую очередь тем, кто предлагал или навязывал ее правила. Наиболее яркий эпизод такого навязывания - "открытие" в ХIX веке Китая под жерлами пушек для опиумной торговли из тогда английской Индии. За опиум европейцы получали шелк, фарфор, другие товары. В опиумном тумане гибли миллионы китайцев.

Когда Англия, долгие столетия господствовавшая на морях, уступила лидерство США, именно они подхватили лидерство в продвижении "свободной торговли", правила которой они писали, опираясь не только на свою экономическую мощь, но и военное превосходство в несоциалистическом мире. Когда СССР рухнул, казалось, что глобальный экономический либеральный порядок распространится на весь мир, наступит прекрасный для Запада конец .

Главная причина крушения этой иллюзии - выход на поверхность до того подспудной тенденции - разрушения фундамента прежнего либерального глобального экономического порядка - военного превосходства.

Взаимное ядерное сдерживание России и США, а теперь уже и Китая, Индии, Пакистана, Израиля, Франции, Великобритании вкупе с другими факторами делает большие войны почти невозможными, угрожающими концом человечества.

В том числе и войны против лидеров нового мира - недавних колоний или полуколоний. За ними, за кем незримо, а за Китаем - вполне осязаемо, стоят не только собственные ядерные арсеналы, но и мощнейшая ядерная и военная держава - Россия. Если бы не ядерный фактор, им бы просто не дали подняться.

Фундамент разрушен. Приходится соревноваться на более высоких политических и экономических уровнях. А на них у новых появляется все больше конкурентных преимуществ. Европа очевидно проигрывает в конкурентной борьбе. Начали проигрывать и США. Во многом отсюда и феномен Трампа. Силы, стоящие за ним, хотят выскочить из созданной их собственной страной системы, поскольку она стала не столь выгодной, как прежде. Отсюда же - политизация экономических отношений, попытки мешать созданию позитивной экономической взаимозависимости в Европе, образуемой за счет поставок российского газа и встречных закупок товаров из Европы. Отсюда же санкции как новая норма западной политики.

Сейчас мир проходит через веселый и страшный период крушения сразу трех мировых порядков.

На издыхании система двухблоковой конфронтации, которую пытаются, пока без особого успеха, возродить в Европе и создать по восточному периметру Китая. Умирает в конвульсиях "либеральный мировой порядок" 1990-х - начала 2000-х. Под угрозой и либеральный мировой экономический порядок, который стал не устраивать его главных создателей. Хотя от него не хотят отказываться большинство других мировых игроков. Он им выгоден.

Будущее, как и всегда, непредсказуемо. Но решусь предугадать, каким оно может быть лет через 15. Если, разумеется, нынешние конвульсии не свалят мир в глобальную ядерную катастрофу.

Изменятся не только технологии, о чем любят говорить все. Изменится и военно-политический фундамент, на котором будет базироваться новый мировой порядок. Северная Корея вполне предсказуемо на наших глазах получает ядерный статус. Иначе и быть не могло после того, как разгромили Ирак и Ливию, отказавшихся от ядерных программ. Через несколько лет почти неизбежно такой статус захотят получить и, скорее всего, получат Южная Корея и Япония. Не только из-за северокорейского фактора и объективного ослабления надежности американского союзника, но и для компенсации растущей мощи Китая. Если не прекратится бесконечная политика угроз и давления на Иран, рано или поздно ядерным обзаведется и он. В дополнение к ядерному весьма вероятно появится, если уже не появился, еще один мощнейший военно-политический фактор - обладание рядом государств кибероружием, способным наносить ущерб, сходный с применением ядерного оружия - разрушать общества.

Можно заламывать руки, заявляя, что такого не должно быть. Скорее всего будет, в том числе из-за ошибок, которые были допущены, когда ядерные державы нападали на отказавшихся от ядерного оружия.

Но можно посмотреть на эту новую реальность и с другой стороны. История последних 70 лет - это в том числе и история распространения ядерного оружия. Сначала США, потом СССР, Великобритания, Франция, Китай, Израиль, Индия, Пакистан. Теперь Северная Корея. Человечество выжило. В том числе, и даже в первую очередь, потому, что взаимное ядерное сдерживание удерживало его от повторения привычных для его истории самоубийственных войн. Позволю себе метафору не из сферы геостратегического анализа: видимо, Всевышний, ужаснувшись тем, что творят его создания, развязавшие две мировые войны за одно поколение, вручил человечеству оружие Армагеддона, чтобы удержать его от окончательного самоуничтожения.

Если кибероружие действительно столь смертоносно, как многие подозревают, оно опять же через период нестабильности и страхов может укрепить взаимное многостороннее сдерживание. И тогда человечество продолжит движение к новому мировому порядку.

На издыхании находится система двухблоковой конфронтации, которую пытаются возродить в Европе

От либерализма во внешнеэкономических связях большинство отказываться не хочет. Не случайно сейчас, когда США вышли из создававшегося по их инициативе Тихоокеанского торгового партнерства (ТТП), его пытаются воссоздать без них.

Этот мировой порядок будет гораздо более свободным, чем нынешний, уже гораздо более свободный, чем многие прежние. Уже сейчас навязывание политических систем, культурных и человеческих ценностей становится все труднее. От чего на Западе многие и заламывают руки.

Дорога будет опасной и долгой. Лет на 15. Лучше новую модель мироустройства начинать строить с предложенного Россией и поддержанного Китаем партнерства Большой Евразии, включающего Европу. И с совпадающего с ним китайского Одного пояса - Одного пути, поддержанного Россией. В старой Атлантике нового, похоже, не зародится.

Остро необходимо как можно скорее начинать серьезный разговор всех ядерных (и, возможно, других крупных и суверенных) держав о том, как поддержать международную стратегическую стабильность в начавшийся длительный переходный период к новому мировому порядку. Инициативную роль в этом диалоге призваны сыграть новые, прежде всего евроазиатские державы. В том числе и старая Россия. Рухнувшая, возродившаяся и поэтому ставшая новой.

Но без США ни о чем договориться не удастся. Остается надеяться, что они когда-нибудь выйдут из своего коллективного сумасшествия. А пока же придется их жестко сдерживать.

Если удастся договориться о новом военно-политическом фундаменте, будущий международный порядок может оказаться лучше многих прежних. А может быть, будет и красивым. Каким был мной любимый Венский концерт наций двухсотлетней давности.