ПОЭТИКА

ПРОСТРАННОЙ РЕДАКЦИИ
ЖИТИЯ СЕРГИЯ РАДОНЕЖСКОГО

Древнерусское житие часто сравнивают с иконой. «Житие относится к исторической биографии так, как иконописное изображение к портрету», — пишет В. О. Ключевский [Ключевский 1989, с. 75]. Как и икона, житие призвано показать не внешний облик человека, а его внутреннее содержание, раскрыть в создаваемом образе реальность духовную, Божественную. Ведь цель христианского искусства не в отражении повседневной жизни, а в ее осмыслении. Это определяет и содержание, и форму агиографических сочинений.

Жития создавались с опорой на традицию, в рамках канона, однако, несмотря на значительную долю трафаретности, каждое из них обладает своеобразием, обусловленным мастерством создателя и обусловливающим интерес к тексту исследователей.

Житие Сергия Радонежского позволяет изучать особенности творческой манеры нескольких известных древнерусских книжников: написанное Епифанием Премудрым в 1418— 1419 гг., оно в середине XV в. несколько раз редактировалось Пахомием Сербом, еще ряд редакций появился на протяжении последующих столетий. В рамках Пространной редакции Жития, созданной, по-видимому, в начале XVI в., первая часть Епифаниевской редакции (до главы «О изведении источника»), не сохранившейся как самостоятельное произведение, была дополнена компиляцией глав, буквально заимствованных из нескольких Пахомиевских редакций 1 .

1 См. раздел «Атрибуция Пространной редакции Жития Сергия Радонежского: история вопроса», п. 2.

Как отдельное произведение Пространная редакция в литературоведении интереса не вызывает — к ней обращаются, в основном, при изучении Епифаниевской редакции ЖСР и поэтики ее автора Епифания Премудрого. Этим темам посвящено значительное число работ, которое постоянно возрастает, что неудивительно, ведь Епифаний — один наиболее ярких и оригинальных древнерусских писателей, истоки и специфика творческой манеры которого раскрыты еще далеко не полностью.

Работая с Пространной редакцией при изучении епифаниевского текста ЖСР, ученые расходятся в определении его границ: собственно Епифаниевская часть исследуется редко (см., например: [Кузнецова 2001]), чаще же текст Пространной редакции берется до главы о преставлении Сергия включительно, то есть без вычленения части, принадлежащей перу Пахомия Серба, и при этом выводы, сделанные на материале всей Пространной редакции (но без посмертных чудес), касаются творчества одного Епифания. Однако если В. А. Грихин, например, обосновывает принадлежность Епифанию всей Пространной редакции вплоть до главы о преставлении Сергия включительно (см.: [Грихин 1974а, с. 3—5]), то большинство ученых, напротив, обходятся без погружения в сложную текстологию и историографию атрибуции редакций Жития, работая с наиболее известными и доступными изданиями 2 (см., например: [Лихачев 1979; Чернов 1989; Пиккио 2003б; Абрамова 2004; Авласович 2007; Тупиков 2011; Кузьмина 2015] и многие другие), либо, столкнувшись с проблемой отсутствия единого законченного текста, до-

2 Речь идет об издании архимандрита Леонида [Леонид (Кавелин) 1885], опиравшегося на мнение В. О. Ключевского при определении границ епифаниевского текста, и восходящих к этому изданию изданиях [ПЛДР 1981, с. 256—406; БЛДР 1999, с. 254—390], которые содержат текст Жития до главы о преставлении Сергия включительно. При этом в указанных изданиях вслед за Житием помещено Похвальное слово Сергию, в связи с чем оно может рассматриваться в составе епифаниевского текста ЖСР (см., например: [Тупиков 2011; Кузьмина 2015]).

пускают возможность работы с Основным видом Пространной редакции вплоть до главы о преставлении Сергия включительно как с текстом Епифания 3 по тем же изданиям (ср.: [Топоров 1998, с. 355; Кириллин 2000, с. 177; Ранчин 2000]). Насколько такой подход оправдан, будет показано на некоторых примерах ниже. Необходимо отметить, что известны и другие взгляды на атрибуцию сохранившихся редакций Жития Епифанию Премудрому [Тихонравов 1892; Зубов 1953] и в более ранних работах, посвященных поэтике епифаниевского ЖСР, выбор может делаться в пользу одной из этих теорий, ср., например, работу О. Ф. Коноваловой [Коновалова 1958], следующей в атрибуции редакций за Н. С. Тихонравовым и рассматривающей предисловие Пахомия как епифаниевский текст. Как видим, при изучении художественной стороны Епифаниевской редакции ЖСР проблемы текстологии могут решаться по-разному, что, конечно же, отражается на результатах, при этом общей тенденцией в литературе, посвященной художественным особенностям сочинений Епифания и привлекающей материал Жития Сергия, к сожалению, оказывается недостаточное внимание к текстологии (если не сказать: полное ее игнорирование) как Жития в целом, так и собственно Пространной редакции.

Что касается Пахомиевской части Пространной редакции, то специально она никогда не исследовалась и самостоятельного значения как источник не имеет, чему есть несколько причин: текстологическая вторичность, компилятивный характер и наличие более десятка вариантов в разных видах Пространной редакции 4 . Однако она может быть интересна для сопоставле-

3 В соответствии с указанием самого Епифания, а также Пахомия о том, что повествование было доведено Епифанием до кончины святого. При этом не учитывается тот факт, что вторая часть Пространной редакции — это компиляция на основе последней Пахомиевской редакции, наиболее далеко ушедшей от епифаниевского текста.

4 См. раздел «Текстология Пространной редакции Жития Сергия Радонежского», пп. 3—4.

ния в целях атрибуции первой части Пространной редакции Епифанию (впрочем, нам известна только одна такая работа [Кириллин 1994]).

Не претендуя на исчерпывающую характеристику литературы, посвященной поэтике сочинений Епифания, и в частности Епифаниевской редакции ЖСР, в настоящем разделе мы, очертив круг поднимавшихся вопросов, остановимся на некоторых темах, обращая внимание на текстологическую основу работ.

Творчество Епифания Премудрого принято рассматривать как самый яркий образец экспрессивно-эмоционального стиля, известного также как «плетение словес», панегирический стиль и др., в древнерусской литературе, связанного с вторым южнославянским влиянием. При этом материалом чаще оказывается Житие Стефана Пермского, тогда как Житие Сергия Радонежского, написанное Епифанием, привлекается реже, как правило, наряду с ЖСП, что во многом объясняется сложной текстологией памятника.

В изучении художественной стороны сочинений Епифания Премудрого можно выделить несколько взаимосвязанных направлений: проблема происхождения стиля «плетение словес», система стилистических средств и приемов, использование языковых средств в стилистических целях, круг источников и особенности работы с ними автора, цитирование текстов Священного Писания, писательская позиция, картина мира, специфика отдельных сочинений и др.

В дореволюционном литературоведении преобладает негативная оценка стиля, в русле которого творит Епифаний, как искусственного, излишне украшенного и затемняющего содержание произведения 5 . В советской и современной медиевистике

5 Ср. замечание В. Яблонского об отсутствии у Епифания чувства меры в витийстве [Яблонский 1908, с. 286], что, впрочем, А. П. Кадлубовским рассматривается скорее как достоинство по сравнению с шаблонностью Пахомия [Кадлубовский 1902, с. 180].

этот стиль как новый этап развития древнерусской литературы рассматривается уже в другом ключе, в связи с чем «плетение словес» Епифания получает подробное освещение. Однако истоки творческой манеры Епифания продолжают оставаться дискуссионным вопросом. В целом можно говорить о существовании двух основных подходов: признание связи епифаниевского стиля с учением исихазма и ее отрицание.

Уже в дореволюционных работах указывается на связь стиля Епифания с книжной реформой болгарского патриарха Евфимия Тырновского, причем он определяется как подражательный по отношению к южнославянской и византийской литературе (ср.: [Сперанский 1914, с. 427]). Представление об исихастских истоках стиля «плетение словес» получило обоснование в работах Д. С. Лихачева, где особое внимание уделяется пониманию исихастами слова как мистического явления действительности, восходящему к философии неоплатонизма. Отношение к слову, которое адекватно сущности обозначаемого им явления, лежит в основе «плетения словес», для которого характерно абстрагирование, абстрактный психологизм, орнаментальность, экспрессия, что придает стилю повышенную эмоциональность (см., например: [Лихачев 1973, с. 83—102; Лихачев 1979]). Сторонниками этой концепции являются многие отечественные медиевисты, она получила также развитие в работах некоторых западных ученых, например, итальянского слависта Р. Пиккио (см.: [Пиккио 2002, с. 129—141; Пиккио 2003а; Пиккио 20036]), который, однако, не разделяет мнения о неоплатонических истоках исихастского учения о слове. В рамках представления о связи природы епифаниевского стиля с исихазмом интерес исследователей вызывают литературные источники, оказавшие непосредственное влияние на его формирование. Так, взаимосвязи древнерусской и болгарской агиографии были специально рассмотрены Л. А. Дмитриевым [Дмитриев 1964], при этом В. А. Мошиным была высказана точка зрения о влиянии на Епифания не болгар-

ской, а сербской и афонской литературы XIII—XIV вв. [Мошин 1963]. Однако в других работах это противопоставление снимается (см., например: [ Kitch 1976]). Специально рассматривался вопрос о влиянии произведений ораторского искусства Древней Руси (см., например: [Антонова 1981] и др.). Параллелизму византийской и древнерусской агиографии конца XIV — начала XV в. посвящено исследование О. А. Родионова (см.: [Родионов 1998]). При этом может признаваться влияние всех указанных источников (ср., например: [Пиккио 2002, с. 129—141]).

Однако есть и другие представления о зависимости стиля «плетение словес» от исихазма. Так, С. М. Авласович сопоставляет природу епифаниевского «плетения словес» с практикой «непрестанной молитвы», именно в этом обнаруживая влияние исихазма, связанное преимущественно с допаламитской литературой; еще одним источником «плетения словес», по ее мнению, является гимнография (см.: [Авласович 2007]).

Существует и иной взгляд на природу «плетения словес» в сочинениях Епифания Премудрого: отрицание его связи с исихазмом. При этом может постулироваться опора Епифания на древнерусскую литературную традицию (см.: [Борисевич 1951]). Черты этого стиля обнаруживали в ранней южнославянской (см., например: [Мулич 1968]), а также византийской и древнерусской литературах (см. выше). В. А. Грихин предполагает, что формирование стиля Епифания определялось особенностями культурно-исторического развития Руси соответствующего периода и было связано с обращением к раннехристианским литературным источникам и текстам Священного Писания (см.: [Грихин 1974а; Грихин 19746]), Сходной точки зрения придерживается А. М. Ранчин, говорящий об ориентации Епифания также на византийскую и славянскую гимнографию и ораторскую прозу (см.: [Ранчин 2008, с. 337]). Утверждает оригинальность «плетения словес» в творчестве Епифания Премудрого и отрицает влияние на него южнославянской литературы В. Д. Пет-

рова (см.: [Петрова 2007а]). Особый взгляд на истоки епифаниевского «плетения словес» у Ε . М. Верещагина, который указывает, что эта творческая манера по сути сводится к суггестивной изоколии, широко представленной в ветхозаветных премудростных книгах и сочинениях Епифания Кипрского, которые и послужили основой для стиля, созданного Епифанием Премудрым [Верещагин 2001, с. 219—250]. Идеи Ε . М. Верещагина получили развитие в работах И. Ю. Абрамовой, пришедшей к выводу о самостоятельности изобретения Епифанием Премудрым «плетения словес» на русской почве, хотя и не отрицающей при этом исихастских истоков стиля (см.: [Абрамова 2004]).

Таким образом, единого представления о природе стиля сочинений Епифания Премудрого сегодня нет. Как справедливо замечает А. М. Ранчин, приемы «плетения словес», характерные для поэтики Епифания, обнаруживаются в огромных слоях литературы [Ранчин 2015, с. 109]. Это свидетельствует о большой начитанности и мастерстве книжника, сумевшего на основе приемов, взятых из самых разных произведений, известных в Древней Руси, переводных и оригинальных, созданных в разные эпохи, сформировать свой уникальный стиль.

Как отмечает Е. Л. Конявская, наличие эстетических целей у Епифания как писателя практически признано в современной науке [Конявская 2000, с. 81]. При определении осознанной стороны творчества Епифания исследовательница предлагает обратиться к слову «мастер», которое позволяет охарактеризовать принципы работы Епифания над текстом: мастер учится у предшественников, и взятые у них приемы становятся частью его арсенала, подвергаясь отбору и преобразованию (на это указывают самоповторы в епифаниевских житиях на уровне отдельных выражений, топосов, цитат, неоднократно разбиравшиеся в разных работах) [Конявская 2000, с. 84—85]. В предисловиях к житиям Епифаний дает развернутую программу сочинения, которая, по мнению Р. Пиккио, может рассматриваться как «определен-

ное теоретическое высказывание», основанное «на своего рода христианско-православной ars poetica » [Пиккио 20036, с. 658].

Совокупность стилистических приемов, используемых Епифанием в своих сочинениях и охарактеризованных самим книжником как «плетение словес» 6 , интересует исследователей не только с точки зрения своего происхождения и параллелей 7 , но и с лингвистической точки зрения. В ряде работ специально рассматриваются вопросы семантического наполнения и структуры приемов, объединяемых общим названием «плетение словес» (при этом материал ЖСП используется чаще). Так, В. В. Колесов обращается к анализу построения и наполнения синтагм в агиографических сочинениях Епифания, разбирая их специфику — превращение в триады, что оказывается важным как для поэтики произведений, так и для развития литературного языка [Колесов 1989, с. 188—215]. Т. П. Рогожникова, изучая словесные ряды как основное стилистическое средство «плетения словес», пришла к выводу о том, что при их создании определяющей является смысловая сторона: каждый компонент вносит в общий смысл ряда последовательное приращение семантических признаков, ритмическая же организация ряда является вторичной по отношению к лексическому наполнению (анализ рядов проводился на материале ЖСП) (см.: [Рогожникова 1988]). Формальная сторона «плетения словес» — принципы его организации на синтаксическом уровне — рассмотрены в работе Д. Л. Спивака, посвященной матричным построениям

6 Это определение в разных формах несколько раз встречается в ЖСП, ср.: «Но что тя нареку, о епископе... и како хвалу ти съплету ?»: «...аще бо и многажды въсхотѣлъ быхъ изъоставити бесѣду, но обаче любы его влечет мя на похваление и на плетение словесъ » (Син. 91, л. 765 об,—766; 775) и др. О специфике понятия «плетение словес» как элемента исследовательского метаязыка см.: (Ранчин 2015, с. 109].

7 К сказанному выше добавим также мнение о том, что риторические вариации Епифания восходят к античному приему Горгиевой схемы (см.: [Прохоров 19886, с. 212-213]).

в сочинениях Епифания — синтаксическим единицам, состоящим из цепочек параллельных синтагм-триад, структура которых подчиняется числовой символике [Спивак 1996]. Их использование Епифанием, по мнению Д. Л. Спивака, осознанно и связано, в частности, с сакрализацией пространства. И. Ю. Абрамова сделала вывод, что структурно-синтаксической организации текстов Епифания свойственна повторяемость, цикличность, которая выражается на уровне лексики в синонимии и полиномии, на уровне синтаксиса — в однородности членов предложения и изоколии, в структуре текста — в постоянном возврате к центральной идее жития [Абрамова 2004].

Числовая символика, отмеченная в текстах Епифания на лингвостилистическом уровне, имеет большое значение для поэтики сочинений Епифания Премудрого, и особенно Епифаниевской редакции ЖСР.

Прежде всего, исследователи обратили внимание на значение числа 3 в епифаниевском ЖСР: о «троичном мотиве» как «теологической оси» Жития писал А. И. Клибанов [Клибанов 1971, с. 67—71, 94—95], В. А. Грихин, рассматривая тринитарную концепцию, связанную с чудом троекратного вешания младенца, указал на ее ведущую роль в композиции произведения [Грихин 1974а, с. 3—4]. В. В. Колесов, выявив стилистический прием Епифания — модификацию синтагм в триады, отмечает, что этот прием характерен больше для Жития Сергия (хотя используется и в Житии Стефана Пермского), так как напрямую связан с основной символической доминантой произведения — Святой Троицей [Колесов 1989, с. 192—193]. Однако троичность, по мысли В. В. Колесова, проявляется в ЖСР не только на фразовом уровне — некоторые последовательности поступков и событий складываются в триады 8 , можно увидеть троичность

8 Варфоломей-Сергий трижды посвящается на служение, три этапа в построении храма Святой Троицы, троичность в явлении небесных сил (с последним наблюдением спорит А. М. Ранчин [Ранчин 2000, с. 469]).

даже в историческом материале: Сергий — средний из трех братьев, что указывает на тот нравственный идеал, который несет его образ, — представитель типа без крайностей и уклонений от нормы [Колесов 1991, с. 328-329, 333]. Изучение принципа троичности, примеры проявления которого на надфразовом уровне определялись В. В. Колесовым как «незаметные или как бы неважные в средние века», было продолжено в работах других исследователей, которые рассматривали его уже как значимый элемент поэтики епифаниевского Жития Сергия. В частности, В. М. Кириллин, подробно проанализировав числовую символику в епифаниевском ЖСР, считает тринитарную концепцию главнейшим содержанием произведения Епифания, которое выражается и через форму — в композиции и стилистике: троичность проявляется в биографических подробностях, художественных деталях, в построении риторических фигур, эпизодов, сцен 9 (см.: [Кириллин 2000, с. 178—196]). При помощи числа 3 символически передается знание о тайне мироздания в его вечной и вневременной реальности, так как оно «выступает в качестве формально-содержательного компонента воспроизводимой в “Житии” исторической действительности, то есть земной жизни, представляющей собой как творение Бога образ и подобие жизни небесной и поэтому заключающей в себе знаки

9 Однако не со всеми выводами ученого можно согласиться. Так, в рамках воплощения тринитарного замысла В. М. Кириллин рассматривает деление Пространной редакции (до главы о преставлении Сергия включительно; в Основном виде редакции, который им исследуется) на 30 глав, полагая, что эту часть условно можно считать творением Епифания Премудрого [Кириллин 2000, с. 177, 195]. Но в данном случае не может быть и речи ни о каких предположениях о количестве глав епифаниевского Жития на основе Пространной редакции: есть два варианта деления на главы Епифаниевской части этой редакции с разным числом глав и около десятка вариантов Пахомиевской части с разным составом глав (см. раздел «Текстология Пространной редакции Жития Сергия Радонежского»), более того, В. М. Кириллин сам отмечает механистичность и случайность деления на главы первой части Основного вида Пространной редакции [Кириллин 2000, с. 260].

(тричисленность, триадность), которыми свидетельствуется бытие Божие в его троическом единстве, согласии и совершенной полноте» [Кириллин 2000, с. 196). В развитие теории троичности

А. М. Ранчин выявил целый ряд тройных повторов на событийном уровне текста, относя к ним не только тождественные события или действия, но и события, идентичные по своей функции в тексте Жития, а также триады образов и подчеркивая осознанность их использования Епифанием [Ранчин 2000] 10 . При этом, по замечанию А. М. Ранчина, тернарные структуры, имеющие символический религиозный смысл, не являются отличительной особенностью только Жития Сергия Радонежского — они характерны и для Жития Феодосия Печерского, одного из «литературных» источников ЖСР (см. ниже), и, хотя и в меньшей степени, для Жития Стефана Пермского, первого агиографического сочинения Епифания, что отмечалось и другими исследователями (например, В. В. Колесовым). Однако для ЖСР характерна «перенасыщенность» тройными повторами, имеющими символический смысл. Их наличие на всех уровнях текста, по мнению А. М. Ранчина, снимает оппозицию «форма — содержание», «о тайне Сергия и о тайне Святой Троицы говорит не агиограф, но как бы сам текст и сама жизнь» [Ранчин 2000, с. 478].

Числовая символика в Житии Сергия и других сочинениях Епифания не ограничивается числом 3. Д. Л. Спивак при анализе матричных построений в житиях, написанных Епифанием, указывает на наличие разных нумерологических моделей, используемых книжником и связанных с сакральными числами 3, 4, 5, 12, 15 и их соотношениями (3: 3, 3: 4, 3: 5) [Спивак 1996]. В. М. Кириллин, помимо числа 3, рассматривает также числа 12 и 7, семантика первого из которых, по его мнению, связана с понятиями и предметами богослужебного и церковно-

10 А. М. Ранчин, как и В. М. Кириллин, считает возможным рассматривать текст Основного вида Пространной редакции до главы о преставлении Сергия включительно как текст Епифания (см.: [Ранчин 2000, с. 472]).

исторического содержания, а также молитвенно-аскетическим подвижничеством и пастырским служением святого; семантика же второго — с ценностными понятиями и предметами и несет в большей степени мистическое значение [Кириллин 2000, с. 196—218]. Ученый приходит к выводу, что форма использования чисел в Житии Сергия — «на уровнях стилистической структуры, сюжетно-композиционной организации, историко- фактографического и идейного содержания — выполняет функцию семантизированного способа передачи сакральной информации», который может быть назван мистико-символическим [Кириллин 2000, с. 218]. С. М. Авласович, добавляя к выявленным В. М. Кириллиным сакральным числам в ЖСР число 9, отмечает, что синонимические перечисления в «плетении словес» связаны со стилистикой акафиста, для которого характерно соблюдение сакральной числовой закономерности в синонимических рядах [Авласович 2007, с. 116—118].

Специфика стилистической организации «плетения словес» в сочинениях Епифания (использование разных риторических приемов, связь с числовой символикой, с акафистными конструкциями и т. д.), которая проявляется в подборе эпитетов, синонимов, тавтологических сочетаний и др., обнаруживается и в цепочках «нанизанных» друг на друга цитат из текстов Священного Писания.

Цитирование библейских текстов — тема, мимо которой невозможно пройти при обращении к поэтике сочинений Епифания Премудрого.

Пространная редакция ЖСР в силу компилятивного характера интересна тем, что позволяет сравнить принципы цитирования Епифания Премудрого и Пахомия Серба, хотя для полного освещения этого вопроса, конечно же, необходимо изучение материала всех сочинений обоих авторов. Впрочем, как будет показано ниже, данную особенность Пространной редакции исследователи учитывают редко.

Епифаниевским житиям свойственно обилие библейских цитат, которые играют важную роль в «плетении словес». Это именно епифаниевская особенность, которая может быть использована как атрибутирующий признак: Пахомий Серб весьма скуп на цитаты, что хорошо видно как раз при сопоставлении двух частей Пространной редакции 11 (в Пахомиевской части около двух десятков цитат, тогда как в Епифаниевской счет идет на сотни).

Составить представление, хотя и неполное, об объеме и характере цитирования текстов Священного Писания в Пространной редакции ЖСР позволяют издания, в которых указываются источники цитат [ВМЧ 1883, стб. 1463—1563; БЛДР 1999, с. 254—391; Житие и чудеса преп. Сергия 1997; Житие Сергия 2010] 12 . Объем выявленных библейских цитат в этих изданиях существенно различается: наибольшее количество цитат указано в последнем переводе Пространной редакции ЖСР по лицевому списку Троиц, (ризн.) 21 [Житие Сергия 2010], наименьшее количество — в издании ВМЧ, где отмечены, в основном, цитаты, маркированные автором. Невыявленными, как правило, оказываются цитаты, вводимые в текст без указания источника, включая библейские формулы и фразеологизмы. Однако среди неидентифицированных встречаются и цитаты, эксплицированные в тексте 13 . (Необходимо также отметить, что в отдельных случаях

11 На данный факт обратил внимание В. М. Кириллин (см.: [Кириллин 1994]).

12 В настоящем издании мы указываем цитаты, опираясь на перечисленные издания, а также работы [Тупиков 2011; Кузьмина 2015] (данные перепроверены). При этом мы не претендуем на полный охват цитат-топосов и библеизмов, требующих в ряде случаев специальных подробных комментариев, которые не предусмотрены в рамках издания.

13 К ним, в частности, относятся следующие две цитаты: поминаше же въ ср д ци писанїе гл҃ще  ꙗко многа въздыханиѧ и оуныниѧ житїе мира сего плъно  c и дрѫгїи пр  ^ ркъ рече. ѿстѫпите ѿ землѧ и възыдѣте на нб҃о (МДА 88, л. 302 об.). Ни в одном из существующих изданий (как и в работах, где рассматриваются особенности цитирования текстов Священного Писания в Пространной редакции ЖСР [Тупиков 2011; Кузьмина 2015]) они не идентифицированы.

источники цитат в изданиях указаны неверно, что следует иметь в виду при работе с текстом редакции по изданиям.)

Точное число библейских цитат в епифаниевском ЖСР (так же как, впрочем, и в ЖСП) не определено. На данный момент в литературе встречаются лишь две цифры: 243 [Тупиков 2011, с. 8] и 372 [Кузьмина 2015, с. 44], причем в обоих случаях подсчеты делались на материале текста Пространной редакции до главы о преставлении Сергия включительно, которая рассматривалась как текст Епифания, и присоединенного к ней текста Похвального слова Сергию, что объясняется выбором изданий для анализа 14 , а также игнорированием связанных с ЖСР текстологических проблем. То, что исследователями была взята указанная часть Пространной редакции в сочетании с другим сочинением Епифания — Похвальным словом Сергию, фактически сводит на нет ценность таких подсчетов: в результате не известно ни число цитат, использованных в Епифаниевской части редакции, ни число цитат в полном тексте Пространной редакции. Более того, эти цифры могут ввести в заблуждение, если не учесть объем материала, с которым работали ученые. Обращает на себя внимание существенная разница в цифрах, которая напрямую связана с компетентностью исследователей, их знанием текста Библии, чем и определяется количество выявленных цитат, инкрустированных в текст Жития (необходимо отметить, что при разных подходах к классификации цитат оба исследователя понимают цитаты широко, относя к ним, в том числе, аллюзии, библейские формулы и цитаты-топосы, а также библеизмы 15 ). В целом приходится признать, что корректными цифрами по библейским цитатам в Пространной редакции ЖСР наука пока не располагает.

14 См. выше, примеч. 2. В. А. Тупиков работал с изданием [ПЛДР 1981, с. 256— 429], М. К. Кузьмина - с изданием [БЛДР 1999, с. 254-411].

15 В. А. Тупиков предлагает классификацию, основанную на формальных принципах: библейские цитаты, библейские реминисценции и библейские прецедентные имена. О классификации М. К. Кузьминой см. ниже.

Некоторое представление о том, к каким библейским книгам и насколько часто обращался Епифаний, позволяет получить указатель источников цитат в исследованном тексте ЖСР и Похвального слова Сергию, составленный В. А. Тупиковым и приведенный им в приложении к своей работе (см.: [Тупиков 2011]). М. К. Кузьмина же, выявившая целый ряд не указанных в издании [БЛДР 1999, с. 254-411] цитат 16 , в том числе значительное количество библеизмов и цитат-топосов, специально на этом вопросе не останавливалась: материал Жития Сергия приводится наряду с материалом других исследуемых преподобнических житий (отдельно рассмотрены лишь цитаты из Псалтыри в ЖСР [Кузьмина 2014б]).

Едва ли не в каждой работе, посвященной поэтике епифаниевских сочинений, можно найти наблюдения о тех или иных особенностях использования библейских цитат и их функциях.

Начиная со ставшей уже хрестоматийной работы Ф. Вигзелл, посвященной цитированию в ЖСП [Вигзелл 1971], все исследователи отмечают, что Епифаний цитирует не буквально точно, по памяти, меняя морфологические формы слов и синтаксис, чтобы вплести цитату в свой текст. Данная особенность цитирования стала общим местом при обращении к теме цитирования в сочинениях Епифания. Заметим, что и Пахомий, несмотря на гораздо более редкое использование библейских цитат, придерживается тех же принципов цитирования, которые, очевидно, характерны в целом для житийной литературы.

Специфической чертой епифаниевского «плетения словес» является амплификация на основе библейских цитат, которая давно обращает на себя внимание 17 и подробно проанализирована как на формальном, так и на содержательном уровне.

16 Это отмечено в подстрочных примечаниях при разборе соответствующих цитат [Кузьмина 2015].

17 Одной из первых к анализу этого приема на материале ЖСП обратилась О. Ф. Коновалова [Коновалова 1970а; Коновалова 1970б].

Подбор цитат в агиографических сочинениях Епифания, по наблюдениям исследователей, связан с типом святости героя жития. Житие Сергия, относящееся к преподобническим житиям, содержит характерный для этих текстов круг библейских цитат и топосов, при этом Пространная редакция, в состав которой вошла часть Епифаниевской, сильно выделяется на фоне других житийных текстов указанной разновидности. К такому выводу пришла М. К. Кузьмина, которая, обратившись к преподобническим житиям (включая несколько редакций ЖСР, втом числе Пространную), поставила перед собой цель на этом материале частично воплотить в жизнь широкомасштабную задачу по составлению систематического каталога библейских цитат в литературе Slavia Orthodoxa , поставленную Р. Пиккио (см.: [Пиккио 2003в]). Исследовательницей была разработана новая многокритериальная классификация цитат, альтернативная классификации М. Гардзанити (см.: [Гардзанити 2007]), выявлены три основные варианта существования библейской цитаты в агиографической литературе Древней Руси (цитата-топос, библеизм и индивидуально-авторская цитата) и описаны функции конкретных цитат из текстов Священного Писания в этом типе древнерусских литературных памятников, а также показана специфика преподобнических житий (см.: [Кузьмина 2015]). Особенность Пространной редакции как сочинения Епифания Премудрого, по мнению М. К. Кузьминой, в том, что этот текст «возвышаясь по своей интертекстуальной насыщенности как некий недосягаемый обелиск в море современных ему агиографических текстов, оказал минимальное влияние на агиографическую библейскую интертекстуальность... Сами же принципы цитирования, в частности — асемантическое цитирование Евангелия, интертекстуальная игра, свойственная Епифанию Премудрому, — были восприняты современниками слабо» [Кузьмина 2015, с. 599].

Цитирование Епифанием Премудрым в ЖСР других источников исследовано пока крайне отрывочно. Отдельные наблю-

дения, которые можно найти в работах, разнородны: отмечаются как прямые заимствования со ссылкой на соответствующие тексты, так и использование Епифанием отдельных фраз, общих мест и даже влияние тех или иных произведений.

Так, И. С. Борисов изучил взаимосвязь епифаниевского Жития Сергия с произведениями и житием одного из самых авторитетных отцов Церкви — Василия Великого, архиепископа Кесарийского, указав, в частности, что целый ряд фрагментов ЖСР в той или иной степени испытал влияние Жития Василия Великого [Борисов 1989, с. 76—79] 18 .

Жития, как переводные, так и оригинальные, составляют особый пласт цитируемых источников в Пространной редакции ЖСР. Прямые ссылки на то или иное житие Епифаний дает в известном пассаже в первой главе, посвященном чуду возглашения младенца в утробе матери во время литургии. Книжник подбирает целый ряд примеров, связанных с чудесными знамениями, сопровождавшими зачатие и рождение пророков и святых, начиная с рассказа о библейских пророках Иеремии и Иоанне Предтече и продолжая рассказами из житий пророка Илии, Николая Чудотворца, Ефрема Сирина, Алипия Столпника, Симеона Столпника Дивногорца, Феодора Сикеота, Евфимия Великого, Феодора Едесского и, наконец, митрополита Петра в редакции митрополита Киприана. Что касается других житий, к материалу которых Епифаний обращался, не отмечая этого специально, то в литературе можно найти немало наблюдений на этот счет. Так, ряд параллельных мест в Житии Феодора Едесского и Епифаниевской части Пространной редакции ЖСР указан В. Яблонским (см.: [Яблонский 1908, с. 277—279]) 19

18 Ученым исследовалась Пространная редакция ЖСР до главы о преставлении Сергия — «сводный “епифаниевско-пахомиевский” текст» по изданию в «Памятниках литературы Древней Руси» [Борисов 1989, с. 69, примеч. 2].

19 В. Яблонский приписывает Пространную редакцию Пахомию Сербу, а потому рассматривает эти параллели как особенность его поэтики.

и дополнен Б. М. Клоссом [Клосс 1998, с. 24]. Неоднократно отмечалось обращение Епифания к Житию Феодосия Печерского (см., например: [Федотов 1997, с. 131 — 132; Грихин 1974а, с. 19, 22—23; Верховская 1992, с. 318—319; Конявская 2000, с. 83] и др.). Среди житий, послуживших для Епифания литературными образцами, Б. М. Клосс называет Житие Саввы Освященного, приводя из него целый ряд параллелей [Клосс 1998, с. 27, примеч. 11; с. 28, примеч. 12; с. 32, примеч. 20; с. 33, примеч. 21].

Что касается второй части Пространной редакции, то здесь также называют параллельные места из тех же источников, хотя мнения о том, кому принадлежит выбор источника, могут быть разными. В целом представляется логичным возвести к епифаниевскому тексту параллели во второй части Пространной редакции из тех житий, цитаты и параллели из которых отмечены в первой части (как правило, в литературе все они и рассматриваются как епифаниевские).

Еще один важный пласт источников в Житии Сергия Радонежского, написанном Епифанием, — это гимнография. Об использовании образности акафистов при описании явления Богородицы Сергию и ориентации на них в похвалах писал В. А. Грихин (см.: [Грихин 19746, с. 39—41]). С. М. Авласович подробно осветила вопрос о влиянии акафистов на произведения Епифания, указав, что книжник прибегает к свойственным акафисту метафорике, ритмике, синтаксической конструкции, числовой символике 20 (см.: [Авласович 2007]).

Пока весь круг источников Пространной редакции ЖСР не определен. Заметим, что решение этой задачи, как и анализ принципов цитирования Епифания, требует учета особенностей текстологии произведения, что крайне редко принимается во внимание.

20 При этом цитирование акафистов рассмотрено только на материале Жития Стефана Пермского (см.: [Авласович 2007, с. 119—137]).

Как было показано выше, специфика цитирования и библейских текстов, и других источников в Пространной редакции ЖСР во многом определяется жанром произведения, которое относится к преподобническим житиям — наиболее представительной разновидности древнерусской агиографии. Исследование роли чина святости в поэтике агиографического текста — одно из актуальных направлений современного литературоведения, в рамках которого в последнее время активно изучается топика житий — системы топосов, характерные для определенного типа святости и составляющие основу соответствующего житийного канона. При изучении древнерусских преподобнических житий довольно широко привлекается материал Пространной редакции ЖСР как одного из основных текстов этой жанровой группы (см., например, работы T . Р. Руди, в частности: [Руди 2006], ср. также, например: [Рыжова 2008] 21 и др.), однако особенности Пространной редакции, отмечаемые в работах, пока не имеют целостного описания.

Коснемся еще нескольких современных направлений изучения поэтики сочинений Епифания Премудрого.

В частности, получил освещение такой вопрос, как картина мира, представленная в житиях, написанных Епифанием. Один из важных ее аспектов — художественное пространство, которому посвящены, например, работы: [Чернов 1989; Кузнецова 2001]. В описании природы и быта проявляется «реализм» Епифания, дающего исторически верные зарисовки становления монастыря, отношений между братьями, поведения животных и т. д., в одних случаях подробные, в других — краткие, но емкие, и при этом всегда подчиненные идейному замыслу произведения

21 Заметим, что в указанных работах авторы не заостряют внимание на текстологических проблемах, связанных с ЖСР, обращаясь к изданию [БЛДР 1999, с. 254—411] и оперируя при этом только названием произведения. Тем самым речь может идти об анализе поэтики именно Пространной редакции (без посмертных чудес).

и его стилистике. По мнению С. 3. Чернова и T . Н. Кузнецовой, сюжетообразующим принципом Жития стала мысль, что преподобный Сергий Божьим промыслом «пустыню яко град сътвори», которая раскрывается через противопоставление пустыни монастырю (прообраз горнего града), получающих подробное описание в тексте; другой такой темой оказывается голод — изобилие [Чернов 1989; Кузнецова 2001]. Рассматривая художественное пространство епифаниевских житий, T . Н. Кузнецова останавливается на характеристике географических описаний, которые являются ведущей формой пространственного обозначения мира и представлены различными способами, причем нередко строятся по принципу непосредственного восприятия; показывает особенности изображения времени, воспринимаемого Епифанием Премудрым в пространственных категориях; анализирует изображение природы, которое представлено пейзажем средневекового типа, в том числе анималистические, «растительные» образы и образы, связанные с водной стихией, отмечая, что даже традиционные изображения приобретают в его произведениях новое звучание. T . Н. Кузнецова обращается также к образу автора, анализируя его в контексте более широкой темы своеобразия авторского повествования как способа воплощения картины мира, которое включает способы построения произведения, формы изложения материала и общения с воображаемой аудиторией. Как отмечает исследовательница, семантика образа автора в сочинениях Епифания Премудрого многозначна — он может выступать в роли повествователя, историографа, богослова и персонажа, что требует специальных средств выражения. Субъективность и эмоциональность личности автора придают епифаниевским сочинениям внутреннюю целостность, связывают рассказ о святом и многочисленные отступления в единое повествование. (См.: (Кузнецова 2001].)

Нельзя обойти вниманием и работы, авторы которых применяют при изучении текста Пространной редакции ЖСР

герменевтический подход, также весьма популярный и перспективный в современном литературоведении. Особое место здесь занимает исследование В. Н. Топорова [Топоров 1998, с. 356—598], в котором ученый дает последовательный анализ текста Пространной редакции (как текста Епифания Премудрого, указывая на условность такой атрибуции), призванный раскрыть образ Сергия в версии Епифания.

* * *

Пространная редакция Жития Сергия Радонежского, частично сохранившая в своем составе текст первоначальной редакции Жития, написанной Епифанием Премудрым, позволяет исследовать особенности поэтики Епифаниевской редакции ЖСР и является одним из основных источников при изучении стиля «плетение словес» в его особой, епифаниевской, разновидности. Однако во многих литературоведческих работах проблемы текстологии Жития не принимаются во внимание: в связи с использованием наиболее известных и доступных изданий материал Пространной редакции привлекается нередко в объеме, не соответствующем сохранившемуся тексту Епифания, что не может не сказываться на корректности сделанных наблюдений и выводов.

Немалый перечень работ, посвященных уникальному стилю Епифания Премудрого и особенностям его отражения в Житии Сергия Радонежского, постоянно пополняется, раскрывая всё новые грани творческой манеры древнерусского книжника. Сложность и многосторонность епифаниевских сочинений порождают разные взгляды на истоки епифаниевского «плетения словес», которые уточняют наши представления о его происхождении и показывают, что точка в изучении творчества Епифания не поставлена и можно надеяться на появление множества новых наблюдений, толкований и выводов, которые дадут возможность приблизиться к его пониманию.

479

Рис. 9. Преподобный Сергий Радонежский с житием.

Икона начала XVI в. круга Дионисия (Музей имени Андрея Рублева)

Кимаева А.С.

«Плетение словес» в «Житии Сергия Радонежского», написанном Епифанием Премудрым

Экономическое и политическое укрепление Московского государства, объединение земель вокруг Москвы, рост национального самосознания, укрепление и подъем самодержавной власти и монархии, оформление титула великого князя – весь этот позитивный настрой светской власти совпал с устремлениями высшего духовенства сделать Русь великой православной страной, преемницей по отношению к Византии, новым центром христианской религии – Новым Иерусалимом и Третьим Римом . « Дъва Рима падоша, третий Римъ стоитъ, четвертому не бывать ».

В это время Византия, Сербия и Болгария теряют свою независимость и многие выдающиеся деятели, такие как афонский монах Пахомий Лагофет, митрополит Киприан, иконописец Феофан Грек переезжают в Москву. С собой они привозят южнославянские рукописи, книги «тырновского» извода, ставшие образцом для русской церковной литературы. «Начиная с конца XIV в. в Москве осуществляется редактирование церковных книг с целью привести их в первоначальный, наиболее соответствующий греческим оригиналам вид» . Политические, идеологические и культурные процессы, которые происходили в русском обществе в конце XIV – начале XV в. привели к довольно значимым изменениям в письменном литературном языке, которые в науке большинство исследователей, вслед за А. И. Соболевским, называют «вторым южнославянским влиянием».

Второе южнославянское влияние отвечало интересам светской и церковной власти. Для светской власти был интересен торжественный, пышный, риторический язык, который должен был отличаться от языка повседневности. Новым языком следовало описывать жизнь русских князей, их подвиги, деяния великого князя или царя. Русь усваивает новый витийственный стиль «плетение словес», или «извитие словес». Он возник в агиографии, как продолжение традиций античных риторик и развивался на славянской почве и в произведениях сербских агиографов. «По содержанию книги, переписывавшиеся в новых монастырях, были аскетического направления, связанного с духовным и идейным движением, сформировавшимся в Византии в XIII – XIV веках и известным под названием исихазма» Исихатское учение стало философской основой стиля «плетение словес». Оно основывалось на внимательном отношении к слову. «Исихазм (от греч. hesychia – покой, отрешенность) представляет собой этико-аскетическое учение о пути к единению человека с богом, о восхождении человеческого духа к божеству, «божественности глагола», необходимости пристального внимания к звучанию и семантике слова, служащего для называния сущности предмета, но часто не способного выразить «душу предмета», передать главное» В новом жанре разрушается житийный канон. Его вытесняет речевой этикет, требовавший соблюдения общепринятой формы изложения.

Стиль «плетение словес» характерен для произведений житийной, эпистолярной и переводной литературы. Вначале новый слог имел распространение в церковной литературе: «Четьи-Минеи», «О житии и преставлении великого князя Дмитрия Ивановича, царя русского» (1389 г.) и т.п. Затем он распространился и на материалы общерусской летописи, публицистических произведений, исторических повестей, оригинальных и переводных. «Что же касается содержания, который обслуживал стиль «плетение словес», то здесь всякие сомнения отпадают, потому что он выражал русский менталитет»,- считают Войлова К. А. и Леденёва В. В. .

Великим мастером нового стиля выражения и автором термина «плетение словес» был Епифаний Премудрый – автор «Жития Стефана Пермского» и «Жития Сергия Радонежского». Епифаний так охарактеризовал свою манеру выражения: « Аще бо и многажды въсхотел бых изъоставити беседу, но обаче любы его влечеть мя на похваление и на плетение словес ».

В древнерусской литературе XIV-XV веков проявляется большой интерес к душевным переживаниям человека, к внутреннему миру его чувств. Литературные памятники, написанные Епифанием Премудрым, играли большую роль в развитие литературного языка, поэтому они столь часто подвергаются пристальному исследованию с лингвистической точки зрения.

«Житие Сергия Радонежского» является наиболее известным памятником русской агиографии. Его полное название - «Житие преподобного и богоносного отца нашего Сергия-чудотворца и похвальное ему слово, написанные учеником его Епифанием Премудрым в XV веке. Сообщил архимандрит Леонид». Это произведение исследуют и текстологи, и литературоведы, и историки. На данный момент к данному тексту повышенный интерес, так как в прошлом году праздновалось семисотлетие со дня рождения великого русского святого преподобного Сергия Радонежского.

В «ЖСР» доминирующую позицию занимает повествовательное начало. Анализируя язык «ЖСР», мы нашли в нем много ярких особенностей стиля «плетение словес».

В.В. Колесов отмечал индивидуальный стилистический прием в Житии Сергия Радонежского - «увеличение объема синтагм» до «триады». То есть в «ЖСР» ярко выражены тройные повторы. Они встречаются в описании всей жизни святого. Открыто выражен троичный мотив в троекратном крике ребенка во чреве матери. Этим автор показывает, что Сергий с детства был избран Богом.

Мы видим, что Сергий посвящается на служение трижды. Во-первых – явление Сергию чудного старца, который вдохнул в него «умение грамоте». Во-вторых – пострижение, и, в-третьих – игуменство. Все эти пути преподобный проходит на протяжении всей своей жизни. Последовательность путей не нарушается, так как это путь становления личности святого.

Также троичен этап явления небесных сил святому, которые предрекли его судьбу и смерть: в начале это ангел, потом – Богородица, и в конце – огонь в молитве Сергия.

Не зря Епифаний Премудрый вводит в свое произведение трех братьев. Старший, Стефан, был мирского склада, с трезвым рассудком. Младший – кроткий мирянин, несущий тяготы земные, Петр. А средний, Варфоломей-Сергий, кроток как младший, и монах, как старший. Для сказки всегда выбирается младший брат, для исторической, восхваляющей доблести повести – старший. Героем жития же становится средний брат. Таким образом, мы видим, что героем становится «средний человек», который не уклоняется от нормы. Без сомнения можно говорить, что тройные повторы в тексте нужно связывать с выражением догмата о Святой Троице.

Три чуда, которые имеют первостепенный смысл к монашеской жизни Сергия, - младенец отказывается вкушать молоко матери, если она до этого ела мясо; отказ младенца от вкушения молока в постные дни, по средам и пятницам; отказ от молока кормилиц. Число три характеризует смысловую и сюжетно-композиционную структуру жития. Епифаний Премудрый стремится прославить своего героя как учителя Троицы.

Еще одной особенностью стиля «плетения словес» является цитация церковной литературы. В анализируемом памятнике цитация присутствует в большом количестве. « Никто же да не похвалится въ человецЪх; никто же чистъ пред богом, аще и единъ день живота его будет; никто же есть без грЪха, токмо единъ богъ без грехъ » - цитирует Сергий Святое Писание. Тем самым он объясняет своей матери, что нет людей без грехов, что все рождаются грешными.

Епифаний Премудрый прибегает к цитации церковной литературы в том случае, когда герою нужно что-то разъяснить, подвергнуть сравнению. « Дом же и яже суть въ дому потребныа вещи н въ что же въмЪнивъ си, поминаше же въ сердци Писание, глаголющее, яко «многа въздыханиа и уныниа мира сего плъно есть »». Сергий понимает, что не сможет жить обыкновенной мирской жизнью, что ему уготован другой путь. Путь к Богу. « Не бойся, малое мое стадо! О нем же изволилъ есть отець мой дати вамъ царство небесное », - процитировал Сергий Евангелие. После этих слов монахи, которые пришли в монастырь к Сергию Радонежскому, воспряли духом.

В тексте «ЖСР» можно найти много лирических отступлений автора. Это тоже было свойственно стилю «извитие словес». « И что подобаетъ инаа проча глаголати и длъготою слова послушателем слухи лЪнивы творити? Сытость бо и длЪгота слова ратникъ есть слуху, яко же и преумноженная пища телесем » - восклицает Епифаний Премудрый.

Автору свойственно уходить от темы повествования. Он начинает рассказывать о других святых, сравнивая их с Сергием. А потом сам задается вопросом, для чего он это поместил в текст. « Увы, увы, тогда граду Ростову, паче же и князем ихь, яко отъяся от них власть, и княжение, и имЪние, и честь, и слава, и вся прочая потягну к МосквЪ », - говорит автор. В этом лирическом отступлении видно, как Епифаний Премудрый сожалеет о городе Ростове.

В «ЖСР» много сложных предложений и осложненных конструкций. Это тоже подтверждает то, что памятник написан в стиле «плетения словес». « Се бо братиа твоя Стефанъ и Петръ оженистася и пекутся, како угодити женама; ты же не оженивыйся печешися, како угодити богови – паче же благую чясть избрал есть, и яже не отимется от тебе ». Это сложное предложение с бессоюзной и подчинительной связью.

« И пришед въ град вселился в монастырь счятого Богоявлениа, и обрЪте себЪ келию, и живяше в ней, зЪло подвизаяся на добродЪтель: бяше бо и тот любяше жити трудолюбно, живый в келии своей житие жестоко, постом и молитвою, и от всего въздръжаяся, и пива не пиаше, и ризы не щапливы ношааше ». Это тоже сложное предложение. Автор вводит их в свое произведение для большей красоты речи, торжественности. Сложные предложения несут в себе большую эмоциональную нагрузку, нежели простые.

В «ЖСР» существуют повторы, которые организуют сложное синтаксическое пространство с рядами однородных и второстепенных членов предложения. « Да не забвено будет житие святого тихое и кроткое и не злобивое, да не забвено будет житие его честное и непорочное и безмятежное, да не забвено будет житие его добродетелное и чюдное и преизящное, да не забвены будут многыя его добродетели и великаа исправлениа, да не забвены будуть благыа обычаа и добронравныя образы, да не будут бес памяти сладкаа его словеса и любезныа глаголы, да не останет бес памяти таковое удивление, иже на немъ удиви богь ...».

Еще одним средством стиля «плетения словес» является использование многочисленных сравнений. В «ЖСР» мы нашли их в большом количестве.

« Отрок же сътвори поклонение старцу и акы земля плодовитая и доброплоднаа, сЪмена приемши въ сердци си, стояше, радуяся душею и сердцемь, яко сподобися такова свята старца обрЪсти », - пишет агиограф. Благодаря сравнению, мы видим, как радуется душа Сергия тому, что чудный старец даровал ему учение грамоте.

« И единою просто рещи и вся узы мирьскаго житиа растрЪзав, - акы иЪкы орелъ, легкыма крилома опрятався, акы къ воздуху на высоту възлетЪвъ, - тако и сЪй преподобный оставль миръ и яже суть мирЪ, отбЪже всЪх прочих житейскых вещей, оставль род свой и вся ближникы и ужикы, дом же и отечество, по древнему патриарху Аврааму ». Использованное здесь сравнение зримо рисует, как себя ощущал герой во время пострига, как ему не важна была мирская, суетная жизнь.

В «Житие Сергия Радонежского» присутствуют различные синонимические ряды. Эта характеристика является показателем стиля «плетения словес». « К сим же и всЪм и бЪсовьскыя рати, видимыя и невидимыя брани, борбы, сплетениа, дЪмоньскаа страхованиа, диавольскаа мечтаниа, пустынная страшилища, неначаемых бЪд ожидание, звЪриная натечениа и тЪх сверЪпаа устремлениа ». Так Епифаний Премудрый повествует нам о тех напастях, которые ожидали преподобного Сергия в монашеской стезе.

« Жестоко же постное житие живяше; бяху же добродЪтели его сице: алкание, жадание, бдЪние, сухоядение, на земли легание, чистота телесная и душевнаа, устнама млъчание, плотскаго хотЪниа, извЪстное умръвщвение, труди телеснии, смирние нелицемЪрное, молитва непрестающиа, разсуждение доброразсудное, любовь совръшенаа, худость ризъная, память смертнаа, кротость с тихостию, страх божий непрестанный », - рассказывает агиограф о добродетелях Сергия. Благодаря синонимам мы можем посмотреть с разных сторон на святого, можем понять, что для него являлось жизненными установками.

Еще одной особенностью стиля «плетения словес» является употребление сложных слов, уже существовавших в языке или создание неологизмов, напоминающих греческие сложные слова. В «ЖСР» мы выявили группу двух-трехкорневых слов, которые здесь являются стилистическим средством выражения пафоса, торжественности, великолепия русского мира (богобоязненным монахам; жизнь добродетельную вел; основать монастырь общежительный ; хорошо устроил благоразумный отец; настолько страннолюбие увеличивалось; во имя святой и живоначальной троицы и др. ).

Ярко представлены в тексте «ЖСР» метафоры. Это тоже говорит, что памятник относится к стилю «плетения словес». Приведем пример одной из них. Свое обучение грамоте Сергий получил не от земных учителей, а непосредственно от Бога. Чудный старец, встретившийся Сергию, дал ему съесть «мал кус» пшеничного хлеба. С этим хлебным кусочком вошло в отрока знание: «… и бысть сладость в усте его, акы мед сладяй, и рече: не се ли есть реченное: коль сладка грътани моему словеса твоя ».

Благодаря «плетению словес» язык становится таким же оригинальным и изысканным, как книжные орнаменты. В нем интересным образом сочетаются созвучные слова и синонимы, сравнения и эпитеты.

Итак, время конца XIV - начала XV в. явилось важной страницей в истории русского литературного языка. Развитие книжных традиций в языке, архаизация книжно-славянского типа литературного языка, строгое разделение единиц литературно-письменного языка великорусской народности приводит к тому, что книжно-славянский язык отдаляется от живой русской речи.

Литература:

Войлова, К. А. Старослоавянский язык: Пособие для вузов. М.: Дрофа. - 2003. – 369 с.

Горшков А. И. Старославянский язык / А.И.Горшков. - М, 1974. – 324 с.

Камчатнов, А. М.История русского литературного языка: XI – первая половина XIX века: Учеб. пособие для студ. филол. фак. высш. пед. учеб. заведений / Александр Михайлович Камчатнов. – М.: Издательский центр «Академия», 2005. – 688с., илл.

Ковалевская, Е. Г. История русского литературного языка: Учеб. для студентов пед. университетов и институтов по спец. «Рус. яз. и лит.» - 2-е изд., перераб. – М.: Просвещение, 1992. – 303 с.: илл.

Колесов, В. В. Древнерусский литературный язык. - Л.: Издательство Ленингр. ун-та, 1989. – 296 с.

История создания .

«Житие Сергия Радонежского» (так кратко именуется это произведение) представляет собой ярчайший образец древнерусской литературы. Преподобный Сергий - самый почитаемый и самый любимый русский святой. Не случайно известный историк прошлого В.О. Ключевский сказал, что Россия будет стоять до тех пор, пока теплится лампада у раки преподобного Сергия. Епифаний Премудрый, известный книжник начала XV века, инок Троице-Сергиевой Лавры и ученик Преподобного Сергия, написал самое первое Житие Сергия Радонежского через 26 лет после его смерти - в 1417-1418 годах. Для этого труда Епифаний в течение двадцати лет собирал документальные данные, воспоминания очевидцев и свои собственные записи. Великолепный знаток святоотеческой литературы, византийской и русской агиографии, блестящий стилист, Епифаний ориентировался в своем сочинении на тексты южнославянских и древнерусских Житий, мастерски применив изысканный, насыщенный сравнениями и эпитетами стиль, получиший название «плетение словес». Житие в редакции Епифания Премудрого кончалось преставлением Преподобного Сергия. В самостоятельном виде эта древнейшая редакция Жития не дошла до нашего времени, а ее первоначальный облик ученые реконструировали по позднейшим сводам. Помимо Жития, Епифаний создал также Похвальное слово Сергию.

Первоначальный текст Жития сохранился в переработке Пахомия Логофета (Серба), афонского монаха, жившего в Троице-Сергиевом монастыре с 1440 по 1459 год и создавшего новую редакцию Жития вскоре после канонизации Преподобного Сергия, состоявшейся в 1452 году. Пахомий изменил стилистику, дополнил текст Епифания рассказом об обретении мощей Преподобного, а также рядом посмертных чудес. Пахомий неоднократно исправлял Житие Преподобного Сергия: по мнению исследователей, существует от двух до семи Пахомиевых редакций Жития.

В середине XVII века на основе переработанного Пахоми-ем текста Жития (так называемой Пространной редакции) Симон Азарьин создал новую редакцию. Житие Сергия Радонежского в редакции Симона Азарьина вместе с Житием Игумена Никона, Похвальным словом Сергию и службами обоим святым было напечатано в Москве в 1646 году. В 1653 году по поручению Царя Алексея Михайловича Симон Азарьин доработал и дополнил Житие: он вернулся к неопубликованной части своей книги, добавил в нее ряд новых рассказов о чудесах Преподобного Сергия и снабдил эту вторую часть обширным предисловием, однако эти дополнения не были тогда изданы.

Жанр

На Руси была популярна житийная литература, или агиографическая (от греч. hagios - святой, grapho - пишу) литература. Жанр жития возник в Византии. В древнерусской литературе он появился как жанр заимствованный, переводной. На основе переводной литературы в XI в. на Руси возникает и оригинальная житийная литература. Слово «житие» в церков-но-славянском языке означает «жизнь». Житиями назывались произведения, рассказывающие о жизни святых - государственных и религиозных деятелей, чья жизнь и деяния были расценены как образцовые. Жития имели, прежде всего, религиозно-назидательный смысл. Входящие в них истории - предмет для подражания. Порой факты из жизни изображаемого персонажа искажались. Связано это было с тем, что житийная литература ставила своей целью не достоверное изложение событий, а поучение. В житиях было четкое разграничение персонажей на положительных и отрицательных героев.

Житие повествует о жизни человека, который достиг христианского идеала - святости. Житие свидетельствует о том, что каждый может прожить правильной христианской жизнью. Поэтому героями жития могли быть люди разного происхождения: от князей до крестьян.

Житие пишут после смерти человека, после признания его церковью святым. Первое русское житие Антония Печерского (одного из основателей Киево-Печерской лавры) до нас не дошло. Следующим было создано «Сказание о Борисе и Глебе» (середина XI в.). Житие, повествующее о Сергее Радонежском, явилось настоящим украшением житийного жанра. С древности до нашего времени дошли традиции жития. Из всех древних жанров житие оказался наиболее устойчивым. В наше время канонизированы, то есть признаны святыми, Андрей Рублев, Амвросий Оптинский, Ксения Петербургская, написаны их жития.

Тема

«Житие...» - это повесть о выборе человеческого пути. Значение слова многозначно. Два его значения противостоят друг другу: это путь географический и путь духовный. Объединительная политика Москвы проводилась суровыми мерами. Правда, страдали от неё в первую очередь феодальные верхи тех княжеств, которые Москва подчиняла себе, страдали главным образом за то, что не хотели этого подчинения, боролись против него за сохранение старых феодальных порядков. Епифаний нарисовал правдивую картину русской жизни первой половины XV в., когда память о ней ещё свежа была у современников Епифания, но это отнюдь не выражение «анти-московских» отношений автора. Епифаний показывает, что Сергий, несмотря на то, что родители его.покинули родной город из-за притеснений московского наместника, в дальнейшем делается самым энергичным проводником именно московской объединительной политики. Он решительно поддержал Дмитрия Донского в его борьбе с суздальским князем Дмитрием Константиновичем за великое Владимирское княжение, полностью одобрял Дмитрия в решении начать борьбу с Мамаем, примирил Дмитрия Донского с Олегом Рязанским, когда это стало нужно для Москвы. Признавая Сергия Божьим угодником, Епифаний тем самым освещал в глазах средневековых читателей прежде всего политическую деятельность Сергия. Поэтому враги Сергия упорно и долго мешали Епи-фанию написать житие его учителя, являвшееся предпосылкой к канонизации Сергия.

Идея

Преподобный Сергий поддерживал объединительные усилия Москвы для возвеличивания и укрепления Русского государства. Сергий Радонежский был одним из вдохновителей Руси на Куликовскую битву. Особое значение имела поддержка и благословение его Дмитрию Донскому накануне сражения. Именно это обстоятельство и придало имени Сергия звучание национального единства и согласия. Епифаний Премудрый показал передовые политические взгляды преподобного Сергия, возвеличил деяния старца.

Канонизация в Русской Православной Церкви совершалась при наличии трех условий: святая жизнь, чудеса как прижизненные, так и посмертные, обретение мощей. Сергий Радонежский начал широко почитаться за свою святость еще при жизни. Канонизация преподобного состоялась через тридцать лет после его смерти, в июле 1422 года, когда были обретены мощи. Поводом к открытию мощей преподобного послужило следующее обстоятельство: к одному из монахов Троицкой обители во сне явился Сергий Радонежский и сказал: «Зачем оставляете меня столько времени во гробе?»

Основные герои

Сергий Радонежский является одним из самых популярных героев средневековой русской литературы. «Житие...» подробно рассказывает о его жизни и деяниях. Князья московские и удельные посещали Сергия в его обители, и сам он выходил к ним из ее стен, бывал в Москве, крестил сыновей Дмитрия Донского. Сергий с подачи митрополита Алексия взвалил на себя тяжелый груз политической дипломатии: он неоднократно встречался с русскими князьями, чтобы склонить их к союзу с Дмитрием. Перед Куликовской битвой Сергий дал Дмитрию благословение и двух иноков - Александра (Пересвета) и Андрея (Ослябю). В «Житии» предстает идеальный герой древней литературы, «светоч», «божий сосуд», подвижник, человек, выражающий национальное самосознание русского народа. Произведение построено в соответствии со спецификой жанра жития. С одной стороны, Сергий Радонежский - это историческое лицо, создатель Троице-Сергиева монастыря, наделенный достоверными, реальными чертами, а с другой стороны, - это художественный образ, созданный традиционными художественными средствами житийного жанра. Скромность, душевная чистота, бескорыстие - нравственные черты, присущие преподобному Сергию. Он отказался от архиерейского чина, считая себя недостойным: «Кто я такой - грешный и худший из всех человек?» И был непреклонен. Епифаний пишет, что многие трудности претерпел преподобный, великие подвиги постнического жития творил; добродетелями его были: бдение, сухоядение, на земле возлежание, чистота душевная и телесная, труд, бедность одежды. Даже став игуменом, он не изменил своим правилам: «Если кто хочет быть старейшим, да будет всех меньше и всем слуга!» Он мог пребывать по три-четыре дня без пищи и есть гнилой хлеб. Чтобы заработать еду, брал в руки топор и плотничал, тесал доски с утра до вечера, изготовлял столбы. Непритязателен был Сергий и в одежде. Одежды новой никогда не надевал, «то, что из волос и шерсти овечьей спрядено и соткано, носил». И кто не видел и не знал его, тот не подумал бы, что это игумен Сергий, а принял бы его за одного из чернецов, нищего и убогого, за работника, всякую работу делающего.

Автор подчеркивает «светлость и святость», величие Сергия, описывая его кончину. «Хоть и не хотел святой при жизни славы, но крепкая сила Божия его прославила, перед ним летали ангелы, когда он преставился, провожая его к небесам, двери открывая ему райские и в желанное блаженство вводя, в покои праведные, где свет ангельский и Всесвятской Троицы озарение принял, как подобает постнику. Таково было течение жизни святого, таково дарование, таково чудотворение - и не только при жизни, но и при смерти...».

Сюжет и композиция

Композиционное построение житийной литературы было строго регламентировано. Обычно повествование начиналось вступлением, в котором объяснялись причины, побудившие автора приступить к повествованию. Затем следовала основная часть - собственно сам рассказ о жизни святого, его смерти и посмертных чудесах. Завершалось житие похвалой святому. Композиция жития, повествующего о Сергии Радонежском, соответствует принятым канонам. Житие открывается авторским вступлением: Епифаний благодарит Бога, который даровал святого старца преподобного Сергия русской земле. Автор сожалеет, что никто не написал еще о старце «пречудном и предобром», и с Божьей помощью обращается к написанию «Жития». Называя жизнь Сергия «тихим, дивным и добродетельным» житием, сам он воодушевляется и одержим желанием писать, ссылаясь на слова Василия Великого: «Будь последователем праведных и их житие и деяния запечатлей в сердце своем».

Центральная часть «Жития» повествует о деяниях Сергия и о божественном предназначении ребенка, о чуде, произошедшем до рождения его: когда его мать пришла в церковь, он трижды прокричал в ее утробе. Мать же носила его «как сокровище, как драгоценный камень, как чудный бисер, как сосуд избранный».

Сергий родился в окрестностях Ростова Великого в семье знатного, но бедного боярина. В семилетием возрасте Варфоломея (так его звали до пострижения в монахи) отдали в школу, которая была в попечении епископа Ростовского Прохора. По легенде, сначала мальчику грамота давалась трудно, но вскоре он увлекся учебой и показал отличные способности. Родители с семьей вскоре переселились в Радонеж. В конце своей жизни Кирилл и Мария постриглись в монашество в Покровском монастыре в Хотьково. После их смерти второй сын Варфоломей решил тоже начать иноческую жизнь. Вместе со старшим братом Стефаном, который уже принял монашеский постриг в связи со смертью жены, Варфоломей ушел на речку Кончуру, протекавшую в 15 км севернее Радонежа. Здесь братья построили церковь во имя святой Троицы. Вскоре, не справившись с трудностями жизни в пустыне, Стефан ушел в Москву. Варфоломей, оставшись один, начал готовиться в монахи. 7 октября 1342 года он был пострижен в монахи, получив имя Сергия. А так как Троицкий монастырь был основан на территории Радонежской волости, за преподобным Сергием закрепилось прозвище «Радонежский». Кроме Троице-Сергиевой, Сергий основал еще Благовещенскую обитель на Киржаче, Борисоглебский монастырь близ Ростова и другие обители, а его ученики учредили около 40 монастырей.

Художественное своеобразие

В произведениях агиографического жанра предполагается описание как внешних событий, так и событий внутренней духовной жизни святого. Епифаний не только использовал всё богатство книжной средневековой русской культуры, созданное до него, но и развил далее, создал новые приёмы литературно-художественного изображения, раскрыл неисчерпаемую сокровищницу русского языка, получившего под пером Епифания особый блеск и выразительность. Поэтическая речь его при всём своём разнообразии нигде не обнаруживает произвольной игры словами, но всегда подчинена идейному замыслу писателя.

Непосредственный лиризм и теплота чувства, психологическая наблюдательность, умение подмечать и запечатлевать окружающий человека пейзаж, неожиданные для литературы подобного рода образно-выразительные средства - все это характеризует художественную манеру письма Епифания Премудрого. В «Житии Сергия Радонежского» чувствуется большая художественная зрелость писателя, выражающаяся в сдержанности и выразительности описаний.

Литературная деятельность Епифания Премудрого способствовала утверждению в литературе стиля «плетения словес». Этот стиль обогащал литературный язык, содействовал дальнейшему развитию литературы.

Д.С. Лихачев отмечал в «Житии...» «особую музыкальность». Длинные перечисления применяются там особенно, где требуется подчеркнуть многочисленные добродетели Сергия, многочисленные его подвиги или трудности, с которыми он борется в пустыне. Чтобы подчеркнуть перечисление, сделать его заметным для читающего и слушающего, автор часто пользуется единоначатиями. И опять-таки эти единоначатия имеют не столько формально риторическое значение, сколько смысловое. Повторяющееся в начале каждого предложения слово подчеркивает основную мысль. Когда это единоначатие употреблено слишком большое число раз и может утомить читателя, оно заменяется синонимическим выражением. Значит, важно не само слово, а повторение мысли. Так, например, указывая на причину написания Жития Сергия и устраняя возможную мысль о том, что он принял на себя непосильную задачу, автор пишет: «...да не забвено будет житие святого тихое и кроткое и не злобивое, да не забвено будет житие его честное и непорочное и безмятежное, да не забвено будет житие его добродетелное и чюдное и преизящное, да не забвены будут многыя его добродетели и великаа исправлениа, да не забвены будуть благыа обычаа и добронравныя образы, да не будут бес памяти сладкаа его словеса и любезныа глаголы, да не останет бес памяти таковое удивление, иже на немъ удиви богь...» Наиболее часто в стиле «плетения слов» участвует удвоение понятия: повторение слова, повторение корня слова, соединение двух синонимов, противопоставление двух понятий и т.д. Принцип двойственности имеет миро-воззренческое значение в стиле «плетения словес». Весь мир как бы двоится между добром и злом, небесным и земным, материальным и нематериальным, телесным и духовным. Поэтому бинар-ность играет роль не простого формально-стилистического приема - повтора, а противопоставления двух начал в мире. В сложных, многословесных бинарных сочетаниях нередко используются одинаковые слова и целые выражения. Общность слов усиливает сопоставление или противопоставление, делает его в смысловом отношении более ясным. Даже в тех случаях, когда перечисление захватывает целый ряд компонентов, оно часто делится на пары: «...житие скръбно, житие жестко, отвсюду теснота, отвсюду недостаткы, ни имущим ни откуду ни ястиа, ни питиа».

Значение произведения

«Сергий явился, как свет светильник, и своим с покойным светом озарил всю историю Русской земли - на много веков вперед. Сергий принес на Русь возрождение духа. Того духа, который вскоре поднял и отстроил огромную православную державу. Сперва вокруг него отстроились двенадцать келий (апостольское число!). Пройдет еще несколько десятков лет, и вокруг него, затаив дыхание, будет стоять вся Россия», - читаем в книге Д. Орехова. Поддерживая политику централизации, которую проводили московские князья, Сергий Радонежский оказался в центре общественно-политической жизни Руси второй половины XIV в., был сподвижником московского великого князя Дмитрия Донского в его подготовке к Куликовской битве 1380 г.

Сергий, а вслед за ним и его ученики несли веру в неосвоенные земли, строили лесные монастыри. Епифаний Премудрый, создатель храмов Никон, переводчик греческих книг Афанасий Высоцкий, иконописец Андрей Рублев - все они явились последователями духовного пути Сергия Радонежского.

С именем Сергия Радонежского непосредственно связана Свято-Троицкая Сергиева Лавра - уникальный памятник архитектуры XVI-XVII веков. На ее территории находится несколько храмов, в том числе Собор в честь Успения Пресвятой Богородицы, Михеевский храм, Храм во имя Преподобного Сергия Радонежского. Тысячи паломников посещают Лавру, чтобы прикоснуться к святыням русского народа, обрести душевный покой. А самый главный и самый древний памятник Троице-Сергиевой лавры - Троицкий собор. Ему более пятисот лет. В этом соборе находится гробница Сергия Радонежского.

Русские цари считали за великую честь крестить своих детей в Троицком соборе. Перед военными походами молились Сергию и просили у него помощи. До сих пор огромный поток людей приходит в собор, тем самым выражая глубокое уважение, почтение русскому святому Сергию Радонежскому.

© Е.И. Безматерных, 2009

УДК 8П.Ш.Г0 (045) ББК 81. 411.2-0

ЛЕКСИЧЕСКИЕ РАЗНОЧТЕНИЯ В РАЗНОВРЕМЕННЫХ СПИСКАХ «ЖИТИЯ СЕРГИЯ РАДОНЕЖСКОГО»

КАК СПОСОБ ПРЕОДОЛЕНИЯ ЯЗЫКОВОГО КАНОНА

Е.И. Безматерных

Выявлены и проанализированы лексические разночтения в разновременных списках «Жития Сергия Радонежского» как способ преодоления языкового канона. Определены общеязыковые тенденции и рассмотрены основные критерии при определении современного представления о лексической синонимии.

Ключевые слова: лексические разночтения, синкрета, формула-синтагма, лексический синоним, контекст.

В известном символическом изображении жанровой системы древнерусской литературы Н.И. Толстого в виде пирамиды житийная литература занимает «самое высокое, доминирующее положение как наиболее сакральная и авторитетная по отношению к остальным рубрикам и текстам. Состав текстов этой рубрики в течение столетий оставался стабильным и неизменным, а язык функционировал в наименьшей степени» , поэтому какие-либо авторские нововведения в текст запрещались. Однако сопоставление разных списков одного памятника агиографической литературы может выявить незначительные разночтения, которые в плане содержания практически не имеют существенного значения, но представляют немалый интерес для лингвиста, так как могут быть объяснены собственно языковыми причинами, а потому соотнесены с основными языковыми тенденциями, которые нельзя не учитывать при формировании современного русского литературного языка и реконструкции его истории.

В качестве объекта исследования представлены три списка «Жития Сергия Радонеж-

ского» (далее - ЖСР): ЖСР, написанное Епи-фанием Премудрым; 1-я и 3-я редакции ЖСР, составленные Пахомием Логофетом и сохранившиеся в рукописях ХУ-ХУ1 веков. Таким образом, во-первых, перед нами оригинальное, а не переводное произведение древнерусской литературы, и, во-вторых, период развития русского литературного языка не древнерусский, а среднерусский, то есть переходный этап от средневекового синкретизма к семантической автономности слова.

Сопоставление списков ЖСР выявило в параллельных контекстах случаи лексических замен, которые в семантическом плане не изменяют текст полностью, но насыщают его образно, подчеркивают уже выраженную мысль, уточняют или детализируют то или иное понятие.

Наиболее ярко этот процесс наблюдается на уровне формул: ведь традиционная формула-синтагма являлась основной единицей средневекового текста: страхом и трепетом - страхом и недоумЬниемъ 1, смотрение Божие - строение Божие, вои бЬсов-скыя - плъки бЬсовскыя, постригостася въ мнишескыи чинъ - сподобишяся иноческа-го образа - сподобятся иноческаго жи-тииа, отъидоста къ Богу - прЬдати душя Господеви - отидоста къ Господу, прЬда-ти гробу - прЬдати земли, и др.

Так, формулы постригостася въ мни-шескыи чинъ, сподобишяся иноческаго образа и сподобятся иноческаго житиа подвергаются взаимозамене благодаря общему лексическому значению ‘посвящение в монашество, монашеский сан’ .

Еп.: «.. донде же постригостася въ мни-шескый чинъ, отъидоша кыйждо ею въ своа времена въ монастыря своа. И мало поживши лЬт в черньчествЬ, преставитася от житиа сего, отъидоста къ Богу... Блаженный же уноша проводивъ до гроба родителя своа. прЬдавъ гробу» (с. 305-306, л. 302). 1-я ред.: «...родителие его сподобишяся ино-ческаго образа и поидошя кажды в монастырь, и мало лЬтъ пожившее в великом въздръжании, и тако прЬдашя душя своя Господеви. Честныи же тъи юношя, проводивъ их с плачем... Погребе честно» (с. 348, л. 215). 3-я ред.: «Не по мнозЬ же времени родителие его иноческаго житиа сподобятся и добрам покаяниемъ и исповЬданиемъ единъ по единому отидоста къ Господу. Отрок же сподобив ихъ псалмопЬниемъ и честью надгробною украсив, земли пре-дасть» (с. 382, л. 78).

Речь идет о родителях Варфоломея, принявших монашество и до конца своей жизни находившихся в монастыре, где они пребывали в великом воздержании. Заметим, что в ЖСР Епифания и в 1-й редакции Пахомия образ жизни родителей будущего святого описывается разными формулами: поживши в черньчествЬ - пожившее в великом въздръжании. Формула поживши в чернь-чествЬ имеет более широкий объем лексического значения ‘вести монашеский образ жизни’ , что уже включает в себя великое въздръжание от всех земных благ и утех, смирение и аскетизм, выражающийся в стремлении уйти от мира и преодолеть его; в стремлении к нестяжанию и добровольной бедности. Поэтому монашество (формулы мнишес-кый чинъ, иноческый образъ и иноческое житие) здесь является «принятием ангельского образа» , то есть уходом из мира и служением ему молитвою и подвигом. Высшие добродетели для монашества «суть достигаемое чрез отсечение от своей воли смирение и хранение чистоты сердца. Обеты безбрачия и нестяжания являются только сред-

ством для этой цели, хотя и не для всех обязательными, как обязательна сама цель» . Важно и то, что семантика формул сподобишяся иноческаго образа и сподобятся иноческаго житиа включает в себя значение первой формулы (постригостася въ мнишескыи чинъ): основным действием при посвящении в монашество и его степени является церковный обряд Пострижения. Таким образом, то, что в первой формуле предстает формально-описательно, в двух последующих входит в объем лексического значения. Формулы сподобишяся иноческаго образа и сподобятся иноческаго житиа актуализируют внутреннее желание того, кто постригается (в данном случае, родителей Сергия, для которых отречение от благ обращается во внутреннее самоотречение ради Христа, которого надо возлюбить больше всего в мире и больше своей собственной жизни), в то время как формула постригостася въ мнишес-кыи чинъ ассоциируется непосредственно с самим обрядом пострижения и актуализирует скорее социальный признак (семантический компонент ‘принять монашеский чин’). Возможно, эти различительные семантические компоненты и оказались приоритетными при выборе формул. Итак, употребленные в параллельном контексте формулы при общем значении (‘отречение от мирских удовольствий’ для первой пары и ‘посвящение в монашество’ для второй) имеют определенные семантические различия. С одной стороны, это такие дополнительные семантические компоненты в значении формулы поживши в чернь-чествЬ, как ‘бескорыстие’, ‘целомудрие’, ‘смирение’, ‘нестяжание’, с другой - в формулах сподобишяся иноческаго образа и сподобятся иноческаго житиа репрезентация внутреннего состояния человека, принявшего монашество (иноческыи образъ/жи-тие - это жизнь человека подобно жизни святого со всеми вытекающими отсюда компонентами: ‘смирение’, ‘намоленность’, ‘воздержание’, ‘аскетизм’, ‘помощь ближнему’, ‘евангельское совершенство’ и т. п.), или внешней характеристики обряда пострижения в монахи (формула постригостася въ мни-шескыи чинъ). Важно, что различительные семантические компоненты, оказывающиеся актуальными при рассмотрении причин заме-

ны формул, не влияют на смысл контекста в целом. Более того, именно благодаря контексту происходит их нивелирование. Таким образом, между формулами, имеющими общее значение, начинают формироваться синонимические отношения.

Синонимичны и формулы отъидоста къ Богу - прЬдати душя Господеви - отидо-ста къ Господу с общим значением ‘умереть’ (речь идет о смерти родителей Сергия). Формулы отражают средневековое представление человека о жизни земной и жизни души после смерти тела. Формулы буквально означают переход души после смерти тела в руки Господа и актуализируют тему Божьего суда.

Формулы прЬдати гробу и прЬдати земли, взаимозаменяющиеся в тексте Епифа-ния и в 3-й редакции Логофета, имеют общий семантический признак ‘похоронить’, реализующийся в 1-й редакции Пахомия в употреблении отдельно слова погребе. Как известно, православный человек погребается в гробу. Такая конкретизация и стала причиной замены формул в контекстах.

Таким образом, сознавая святость, сак-ральность житийного текста, еще следуя традиции, книжник все же стремится при сохранении общего значения, семантической базы, внести формальные изменения, найти более точный или емкий эквивалент и тем самым хотя бы внешне преодолеть узкие границы текста. Синонимическая замена формул в параллельных контекстах становится важным этапом на пути эмансипации слова из формулы-синтагмы; подобное изменение традиционного языкового канона через взаимозаменяемость формул намечает пути к автономности имени и становлению слова как самостоятельной лексической единицы.

Не менее интересны в этом смысле взаимозамены в указанных списках ЖСР на уровне отдельного слова. Их анализ важен потому, что в центре внимания исследователя оказывается имя. Тем не менее, нужно иметь в виду, что лексическое значение имени, с одной стороны, вроде бы осмысляется как закрепленное за словом, с другой - представляет собой пучок семантических признаков, наличие которого, несомненно, является доказательством существования древнего имени-синкреты.

В приведенном выше примере замене подвергаются слова юноша - отрокъ. Общим оказывается семантический признак ‘подросток, юноша’ . Речь идет о Сергии, только-только проводившем своих родителей в последний путь. По мнению В.В. Колесова, «отрокъ - собственно социальный термин. Это “дитя”, может быть, и “неродное дитя” (в отличие от “чадо”»), но, во всяком случае, оно обозначает такого члена рода, которому пока отказано в праве говорить в присутствии взрослых мужчин; корень у слова “отрокъ ” тот же, что и в словах “рЬчь, речи” ‘говорить’. Впоследствии значения этого слова разошлись: оно стало обозначать и подростка, и дружинника (младшего в дружине), и слугу, и работника в доме. Социальная функция термина в данном случае для слова была определяющей, а возрастные различия наложились на него позднее, поскольку и сама возрастная градация человеческой юности дробилась, требовала все более конкретных обозначений» . Таким образом, значение слова отрокъ эксплицирует такие дополнительные семантические компоненты, как ‘дитя’ (как ‘родное’, так и ‘неродное’), ‘княжеский отрок’, ‘слуга’. Однако смысл контекста позволяет говорить, что подобные «созна-чения» прежде синкретичного имени отрокъ оказываются несущественными, а потому нейтрализуются.

Юноша, судя по наличию ю-, - заимствование из церковнославянского. В древнерусском существовал его эквивалент в виде определения «уныи», то есть всякий новый в племени или в роде, молодой человек (юн - «свежий, молодой»). Возрастные пределы юного не были устойчивыми, они постоянно изменялись по длительности . Более того, возрастные ступени, незаметно переходя в социально значимые, отражают развитие не только физической силы, но прежде всего духовной твердости мужа. Таким образом, слово юноша, имеющее такие семантические компоненты, как ‘молодой’, ‘юный’ (актуализация возраста), в древнерусских и среднерусских памятниках письменности чаще всего употреблялось для обозначения любого молодого человека, подростка без указания на родственные связи по отношению к отцу и матери. В отличие от него имя отрокъ могло

применяться и для обозначения человека, в том числе и молодого, по отношению к его родителям. Не случайно именно оно в конечном итоге заменяет в 3-й редакции Пахомия Логофета слово юноша: обратим внимание, что в контексте речь идет о Сергии и его родителях, которых он с честью проводил в последний путь.

Итак, слова юноша - отрокъ соотносятся с одним и тем же субъектом действительности (являются обозначением Сергия), имеют общее лексическое значение (‘подросток, юноша’) и взаимозаменяются в параллельном контексте, а значит, также устанавливают между собой синонимические отношения.

В качестве примеров взаимозамен слов в разновременных списках ЖСР можно привести следующие: преподобныи - святыи, святыи - блаженныи, брашно - по-трЬбноЕ, сирота - нищии, игуменъ - свя-тыи, братия - ученици, монастырь - обитель, братья - мниси трапеза - пища, утроба - чрево и др.

Сам факт подбора и замены книжником слов и традиционно устойчивых и некогда неизменных формул в параллельных местах разновременных списков ЖСР со схожим лексическим значением становится ярким доказательством того, что из исходного синкретического содержания древнего слова начинает выделяться одно из значений, которое и становится у слова основным. Благодаря установлению между словами синонимических отношений происходит постепенное развитие текста от синкреты к «отдельно-значному слову» .

Ярким свидетельством этого оказываются примеры со взаимозаменой формулы и отдельного слова: добродЬтелное житие -добродетель, заутреня - правило утръ-нее - обычное правило, иерЬйскыи санъ -священничьство - священьство, литургия - божествная служба, грамота - Бо-жествъноЬ писание и др.

Еп.: «Наутриа же съвръши его иерЬйс-кым саном и пакы повелЬ ему сътворити святую литургию» (с. 325, л. 328 об.). 1-я ред.: «На заутриа же и священничьства даром по-чтенъ бывает. Въ трети же день велит ему епископъ своима рукама съвръшити боже-

ствную службу» (с. 351, л. 219 об.). 3-я ред.: «.едва с нужею повинувся святыи, и сего ру-коположеньем священьству сподобися» (с. 385, л. 80 об.).

ИерЬйскый сан - то же, что и священьство, то есть сан священника, а литургия и есть божественная служба . Сворачивание формулы, как известно, неизбежно влечет за собой и семантическое стяжение: лексическое значение отдельного слова содержит те семантические компоненты, которые в формуле представлены эксплицировано каждым ее элементом. Соответственно, и формула, и слово имеют тождественное значение. Таким образом, между формулами и заменяющими их словами устанавливается абсолютная синонимия.

Итак, лексические разночтения различных списках ЖСР, с одной стороны, оказались важным явлением, знаменующим собой переходный этап от средневекового синкретического постижения символа к диффузному восприятию, основанному на представлении и образе, а не на непосредственном ощущении вещи, данной в восприятии (разрушение формулы и преодоление прежнего синкретизма). С другой стороны, анализ лексических взаимозамен свидетельствует, во-первых, о главной общеязыковой тенденции времени - о вычленении слова из формулы-синтагмы и становлении его в качестве автономной лексической единицы, а во-вторых, о формировании современного представления о лексической синонимии как отношении двух «слов, несовпадающими семантическими признаками которых являются только такие признаки, которые могут устойчиво нейтрализоваться в определенных позициях» .

Это положение оказывается особенно важным, так как, по замечанию Н.С. Ковалева, житийный текст «принадлежит к наиболее “замкнутым” и жестко регламентируемым церковью жанровым формам литературы. Требования нормативности заложены в “памяти жанра”, в усвоенных автором традициях» . Появление в житийном жанре синонимов, сохраняющих общую семантику контекста, но внешне преодолевающих узкие границы канонизированного текста, свидетельствует об общеязыковом характере изменений, отражающих последовательное развитие и ста-

новление слова в качестве самостоятельной лексической единицы.

ПРИМЕЧАНИЕ

1 Здесь и в других примерах литера «ять» графически заменена буквой Ь.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Булгаков, С. Мистика и этика православия /

С. Булгаков // Жизнь и житие Сергия Радонежского / сост., послесл. и коммент. В. В. Колесова. - М. : Советская Россия, 1991. - С. 287-300.

2. Ковалев, Н. С. Древнерусский литературный текст: проблемы исследования смысловой структуры и эволюции в аспекте категории оценки / Н. С. Ковалев. - Волгоград: Изд-во ВолГУ, 1997. - 260 с.

3. Колесов, В. В. Мир человека в слове Древней Руси / В. В. Колесов. - Л. : Изд-во Ленингр. унта, 1986. - 312 с.

4. Колесов, В. В. Словообразование как динамический принцип реорганизации текста / В. В. Колесов // Словообразование. Стилистика. Текст. Номинативные средства в текстах разных функциональных стилей: сб. ст. - Казань: Изд-во КГУ 1990. - С. 69-83.

5. Срезневский, И. И. Словарь древнерусского языка: в 3 т. / И. И. Срезневский. - Репр. изд. -М. : Наука, 1989.

6. Толстой, Н. И. История и структура славянских языков / Н. И. Толстой. - М. : Наука, 1988. -239 с.

7. Шмелев, Д. Н. Очерки по семасиологии русского языка / Д. Н. Шмелев - М. : Просвещение, 1964. - 244 с.

ИСТОЧНИКИ

1. Еп. - Житие Сергия Радонежского, составленное в 1418 г. Епифанием Премудрым // Клосс Б. М. Избранные труды: в 2 т. Т. 1. Житие Сергия Радонежского / Б. М. Клосс. - М. : Языки русской культуры, 1998. - С. 285-341.

2. 1-я ред. - Первая Пахомиевская редакция Жития Сергия Радонежского // Клосс Б. М. Избранные труды: в 2 т. Т. 1. Житие Сергия Радонежского / Б. М. Клосс. - М. : Языки русской культуры, 1998. -С. 343-375.

3. 3-я ред. - Третья Пахомиевская редакция Жития Сергия Радонежского // Клосс Б. М. Избранные труды: в 2 т. Т. 1. Житие Сергия Радонежского / Б. М. Клосс. - М. : Языки русской культуры, 1998. -С. 377-439.

DIFFERENCES OF LEXICAL INTERPRETATIONS IN LISTS REFERRING TO VARIOUS TIME PERIODS «ZHITIJE SERGIJA RADONEZHSKOGO» AS A WAY OF OVERCOMING THE LANGUAGE CANON

E.I. Bezmaternykh

Lexical interpretations in lists referring to various time periods of «Zhitije Sergija Radonezhskogo» as a way of overcoming the language canon are revealed and analyzed. Linguistic tendencies are determined and basic criteria that characterize modern conceptualization of lexical synonymy are established.

Key words: lexical interpretations, syncreta, formula-syntagma, lexical synonym, context.

Анализ идейно-стилевого содержания эпизода "Последние годы жизни Сергия, кончина, посмертные чудеса", филологический факультет ОмГПУ, 1 курс, преподаватель: Евчук Ольга Петровна

К сожалению, «Житие Сергия» не дошло до нас в первоначальном виде: в середине XV в. житие, вышедшее из-под пера Епифания, было переработано официальным агиографом Пахомием Логофетом. Пахомий писал после «обретения мощей» Сергия в 1422 г. и основное внимание уделил «чудесам», свершавшимся у гроба святого, усиливает элемент похвалы святому в новом панегирическом стиле. Удовлетворяя требованиям заказчиков, Пахомий придал «Житию Сергия» парадную форму. Но даже в переработанном виде, «Житие Сергия» свидетельствует; незаурядной образованности его автора. Библия и Евангелие многократно цитируются и перефразируются в житии; в некоторых случаях из библейских цитат создается своеобразный монтаж, как, например, в молитве Сергия после его пострижения, которая составлена из небольших отрывков 25, 83, 92 псалмов. Памятники византийской агиографии также были прекрасно известны автору «Жития Сергия» - различным эпизодам «Жития Сергия» ученые приводили параллели из житий Антония Великого, Федора Едесского и других.

2. Плетение словес

Одна из главных особенностей литературы эпохи второго «южнославянского влияния» - её орнаментальность. Слово в поэтической речи сохраняет свои обычные «словарные значения», но приобретает некий «прибавочный элемент», выражающийся в новых оттенках значений, иногда новой экспрессии, эмоциональности, оттенков этической оценки определяемого словом явления. Прибавочный элемент становится в чем-то общим для целой группы слов, он разрушает обособленность, изолированность слова, вырастает в контексте поэтической речи и над ее контекстом.

Интерес; внутренней жизни человека обусловил внимание писателей; способности слова передать сущность изображаемого. Этим объясняется нагромождение эпитетов, любовь; сочетаниям слов одного корня; слова у писателей иногда как будто теряют свою смысловую функцию и связываются ассонансом, аллитерацией.

Так, важным событием анализируемого эпизода становится отказ Сергия от митрополичьего престола, предложенного святому состарившимся митрополитом Алексеем. Особо подчеркивает Епифаний скромность Сергия: («Кто я такой, грешный и худший из всех людей?» - отвечает святой на предложение Алексея). Контраст драгоценностей, преподнесенных митрополитом, и бедной жизни самого Сергия подчеркивает эту черту Преподобного («повелел митрополит вынести крест с парамандом, золотом и камнями драгоценными украшенный, и подарил это святому. Тот же со смирением поклонился, говоря: «Прости меня, владыка, но я с юности не носил золота, в старости же особенно хочу в нищете жить»). В некоторой мере противопоставляется Сергий и занявшему престол Алексия Михаилу («Услышал блаженный, что ополчается Михаил на него, и сказал ученикам своим, что Михаил, ополчающийся на святую обитель эту, не сможет получить желанного, потому что гордостью побежден, и Царьграда не сможет увидеть. Так и случилось, как пророчил святой: когда Михаил плыл к Царьграду, он недугом был поражен и скончался»). Упоминание смерти Михаила также обращает наше внимание на прорицательский дар святого.

Неоднократное проявление пророческого дара Сергия видим и в предшествующих событиях. Свидетелями одного из них мы становимся в главе «об основании монастыря на реке Киржач» («Святой же старец, перекрестив его рукой, сказал: «Господь пусть исполнит желание твое!» И когда он благословлял Исаакия, то увидел, как некое огромное пламя вышло из руки Сергия и всего Исаакия окружило»).

В главе «о епископе Стефане» ученики видят, как Сергий неожиданно «от трапезы святой встав, немного постоял, и молитву совершил». По окончании трапезы они начали его спрашивать о случившемся. «Он же все открыл им, говоря: «Встал я, когда епископ Стефан шел по дороге к городу Москве и напротив монастыря нашего поклонился Святой Троице и нас, смиренных, благословил». Он указал и место, где это случилось».

Еще одно чудесное событие происходит и в главе «о видении ангела, служащего с блаженным Сергием», так объясняет происходящее своим ученика Сергий: «О чада любимые! Если Господь Бог вам открыл, смогу ли я это утаить? Тот, кого вы видели, - ангел Господень; и не только сегодня, но и всегда по воле Божьей служу с ним я, недостойный. Но то, что вы видели, никому не рассказывайте, пока я не уйду из жизни этой».

Открывается перед Сергием и картина победы князя Дмитрия над армией Мамая: «Святой же, как было сказано, пророческим обладая даром, знал обо всем, словно находился поблизости. Он видел издалека, с расстояния во много дней ходьбы, на молитве с братией к Богу обращаясь о даровании победы над погаными».

Узнаем мы и деятельности учеников Сергия: о создании монастыря на реке Киржач, Андроникова, Симоновского, Голутвинском, Высоком монастырях, о монастыре на реке Дубенке.

Возвращаясь к главе о возведении Сергия на митрополичий престол, можно добавить, что решительный отказ Сергия, обозначил тот предел, переступать который он не хотел. Этот окончательный выбор Сергия был для него очень важен. Теперь Сергий - признанный облик благочестия и простоты, отшельник и учитель, заслуживший высший свет. В отличие от мирской деятельности здесь нет усталости, разуверений, горечи. Святой почти уж за пределами. Он просветлен, пронизан духом, преображен еще при жизни.

Чудеса и видения становятся важнейшими элементами всего повествования. Всеми мерами Епифаний стремится доказать врожденную праведность своего учителя, прославить его как предызбранного "угодника Божия", как истинного служителя Божественной Троицы, который стяжал светоносную силу знания троической тайны. В этом - основная задача писателя. Отсюда мистико-символический подтекст его произведения, организуемый и содержательно, и композиционно-стилистически.

На закате жизни Сергий удостоился особенно высоких откровений. Особо значимым из которых, становится посещение Сергия Богоматерью. В своей молитве Сергий неоднократно произносит такие близкие по семантике слова как «заступница», «покровительница», «помощница», «защитница», во всей полноте раскрывающие нам образ Богородицы.

Особо примечателен и момент самого явления: «И вот свет ослепительный, сильнее солнца сияющий, ярко озарил святого; и видит он Пречистую Богородицу с двумя апостолами, Петром и Иоанном, в несказанной светлости блистающую. И когда увидел ее святой, он упал ниц, не в силах вынести нестерпимый этот свет». Несколько раз повторяется слово «свет», которое усиливается однокоренным «светлости», близким по значению «солнце». Дополняется картина словами «сияющий», «блистающую», «нестерпимый», «озарил», неоднократно произносимыми звуками -з-/-с-, -в-, -л-. Все это в совокупности позволяет нам представить пространство, насквозь пронизанное чудесным божественным светом.

Дальнейшие главы связываются темой чудес, сопровождающих деяния святого и всё увеличивающейся славой Преподобного.

Так, повествует нам Епиваний о неком епископе, решившем посетить обитель. «Многие вещи слышал он о святом, ибо слух великий о нем распространился повсюду, вплоть до самого Царьграда», но «был этот епископ неверием одержим относительно святого». Дальнейшее же упоминание о слепоте, поразившей епископа, и последующем его прозрении становится неким отражением духовного заблуждения и возвращения после встречи с Сергием на «правый путь»: «Сподобил меня Бог увидеть сегодня небесного человека и земного ангела» - говорит во всеуслышание епископ.

В эпизоде «об исцелении мужа молитвами Сергия» также ярко проявляется стиль «плетения словес». В следующих предложениях: «И так, посовещавшись, они понесли больного к святому и, положив его у ног Сергия, умоляли святого помолиться за него. Святой же взял освященную воду и, молитву сотворив, окропил больного; и в тот же час почувствовал больной, что проходит болезнь его. И вскоре погрузился в продолжительный сон, бессонницу от болезни возмещая» мы неоднократно встречаем слова «святой», однокоренное «освещенную», фонетически близкое «посовещавшись», однокоренные слова «молитва», «помолиться», несколько раз повторяются слова «больной», «болезнь», противопоставляются однокоренные слова «сон» и «бессонница». Так эти слова становятся ключевыми и позволяют нам ощутить губительную силу «болезни» и чудодейственную мощь святого и его молитвы.
Упоминается автор и слуге, которого послал князь Владимир с пищей и питиями для Сергия и его братии. Слуга же, пока он шел к обители, был прельщен сатаной и попробовал того, что было послано князем. Разоблаченный проницательным Сергием, он глубоко раскаялся, упал в ноги святого, плакал и молил о прощении. Сергий, наказав ему больше так не делать, простил его и принял посланное, прося передать князю свою молитву и благословение.

Во главе «о видении священного огня», вновь мы встречаем многократное повторение слова «святой», несколько раз встречаются однокоренные слова «видит», «видение», «виден», «увидев», создающие своеобразную сеть, объединяющую и придающую особую значимость эпизоду.

В заключительной главе «о кончине святого» показательными становятся слова «божественное пение», «божественных подвигов», «приближаясь к Богу», имеющие один корень -бог-/-бож, и приобретающие таким образом ключевое значение, сигнализирующее о предстоящем воссоединении святого с Богом. Впечатление усиливают повторяющиеся почти в каждом слове этих предложений звуки -ж-/-ш-, -б- («жил (…) в совершенном воздержании», «от божественного пения или службы не уклоняясь», «и чем больше старел он, тем больше укреплялся и возвышался», «мужественно и с любовью упражняясь», «и никак его старость не побеждала»).

Эпизод вручения Сергием игуменства своему приемнику Никону, подчеркивают однокоренные слова «ученик», «учитель», тему преемственности развивают слова «вручил», «следующая», высказывание «во всем без исключения следующему своему учителю».

Характерную синтаксическую особенность стиля «плетение словес» отражают последние наставления Сергия: «И беседу повел подобающую, и полезным вещам учил, неуклонно в православии оставаться веля, и завещал единомыслие друг с другом хранить, иметь чистоту душевную и телесную и любовь нелицемерную, от злых и скверных похотей остерегаться, пищу и напитки вкушать трезвенные, а особенно смирением украшать себя, страннолюбия не забывать, от противоречия уклоняться, и ни во что ставить честь и славу жизни этой, но вместо этого от Бога воздаяния ожидать, небесных вечных благ наслаждения».

3. Посмертные чудеса

Сергий «простер к небу руки и, молитву совершив, чистую свою и священную душу с молитвой Господу предал, в год 6900 (1392) месяца сентября в 25 день; жил же преподобный семьдесят восемь лет».

Почти через тридцать лет после смерти Сергия, 5 июля 1422 года, его мощи были обретены нетленными. Еще через тридцать лет, в 1452 году, Сергий был причислен к лику святых. Память его Церковь отмечает 25 сентября, в день его кончины, и 5 июля, в день обретения мощей. Посмертная судьба Сергия - новая жизнь его и его дела в сознании и чувствах народа.

Возвращаясь к тексту «Жития» мы узнаем и о чудесах, сопровождавших кончину святого. После смерти его «Распространилось тогда благоухание великое и неизреченное от тела святого». Чудесные события, сопровождающие смерть святого подчеркиваются Епифанием и на фонетическом уровне-неоднократно повторяющиеся звуки -л-, -с- «Лицо же святого было светлым, как снег». Великую скорбь священной братия усиливают близкие по семантике высказывания «и в плаче и рыдании», «проливали слез ручьи» «плакали они, и если бы могли, умерли бы тогда с ним».

Видим мы здесь и некоторую аналогию с ранее произнесенной фразой «Сподобил меня Бог увидеть сегодня небесного человека и земного ангела», здесь же высказывание «как у Ангела Божиего», обладает еще большей силой и значимостью, Сергий сопоставляется уже не с земным ангелом, а с Ангелом Божьим.

Особой возвышенностью и торжественностью обладает похвальное слово преподобному, что подчеркивается неоднократным повторение слова «Бог», однокоренные слова «прославил», «прославлю», «прославить», близких к ним по семантике «возвеличил», «величие», «похвалить», «похвала»: «он, хотя был человек, подобный нам, но больше нас Бога возлюбил», «и усердно за Христом последовал, и Бог возлюбил его; так как он угодить Богу искренне старался, Бог возвеличил и прославил его», «славящих меня, - сказано, - я прославлю», «кого Бог прославил, кто может того величие скрыть? Следует и нам его поистине достойно прославить и похвалить: ведь похвала наша Сергию не ему пользу приносит, но для нас спасением будет духовным. Поэтому у нас и установился обычай полезный, чтобы почести от Бога святым для последующих поколений в писаниях передавать, чтобы в глубину забвения не погрузились святого добродетели, но, разумными словами о них рассказывая, следует о них сообщить, чтобы принесли они пользу слушателям». Важность данного эпизода подчеркивается однокоренными словами «польза», «полезный».

Отличается заключительный эпизод и сложностью синтаксических конструкций («старец чудесный, добродетелями всякими украшенный, тихий, кроткий нрав имевший, смиренный и добронравный, приветливый и благодушный, утешительный, сладкогласный и мягкий, милостивый и мягкосердечный, смиренномудрый и целомудренный, благочестивый и нищелюбивый, гостеприимный и миролюбивый, и боголюбивый; он был отцам отец и учителям учитель, предводитель вождям, пастырям пастырь, игуменам наставник, монахам начальник, монастырям строитель, постникам похвала, молчальникам поддержка, иереям красота, священникам благолепие, настоящий вождь и неложный учитель, добрый пастырь, праведный учитель, неподкупный наставник, умный правитель, всеблагой руководитель, истинный кормчий, заботливый врач, прекрасный заступник, священный очиститель, создатель общежительства, милостыню подающий, трудолюбивый подвижник, в молитвах крепкий, и чистоты хранитель, целомудрия образец, столп терпения»).

Проводит Епифаний параллели с главными действующими лицами Ветхого и Нового Завета «поистине святой ничем не хуже был тех ветхозаветных божественных мужей: как великий Моисей и после него Иисус, он вождем был и пастырем людям многим, и поистине незлобивость Иакова имел и страннолюбие Авраама, законодатель новый, и наследник небесного царства, и истинный правитель стада своего. Не пустынь ли он наполнил заботами многими? Разумен был Великий Савва, общежительства создатель, но не обладал ли Сергий, как он, добрым разумом, так что многие монастыри общежительные создал?»

4. Символика чисел

Наиболее заметным, буквально бросающимся в глаза повествовательным элементом "Жития Сергия Радонежского" является число 3. Несомненно, автор придавал тройке особое значение, используя ее в связи с тринитарной концепцией своего сочинения, которая, очевидно, была обусловлена не только его собственным богословским взглядом на мир, но и тринитарной концепцией подвижнической жизни его героя. Наиболее насыщены в этом плане первые главы, но продолжение этой темы есть и в заключительной части произведения: упоминание святой троицы: («и всесвятой Троицы озарение получил», «Положено было тело преподобного в церкви, которую он сам создал, и воздвиг, и устроил, и основал, и украсил ее всякими подобающими украшениями, и назвал в честь святой, и живоначальной, и неразделимой, и единосущной Троицы», «и пусть все мы получим его по благодати Господа нашего Иисуса Христа, которому подобает всякая слава, честь, поклонение с безначальным его Отцом и с пресвятым, и благим, и животворящим его Духом ныне, и присно, и во веки веков», «Ныне, Владыка-вседержитель, услышь меня, грешного раба своего, молящегося тебе! Прими молитву мою и благослови место это, которое по твоему изволению создалось для славы твоей, в похвалу и честь пречистой твоей Матери, честного ее Благовещения, чтобы и здесь всегда славилось имя твое, Отца, и Сына, и Святого Духа»), троекратное повторение синтаксических конструкций («таково было житие отца, таковые дарования, таковые чудес его проявления»).

Число 3 скрывается и за описанием явлений небесных сил, предсказывающих судьбу и смерть святого: это видение ангела, служащего литургию в храма вместе с Сергием; это посещение Сергия Богоматерью, которая обещает заботиться об основанном им монастыре; это явление огня, осеняющего алтарь во время литургии, которую служит Сергий. Эти чудеса часто упоминаются в исследовательской литературе как указание на глубину мистической настроенности Сергия, лишь отчасти приоткрытых в Житии.

Трижды Сергий совершает исцеления и воскрешение: воскрешает умершего отрока, исцеляет бесноватого вельможу и больного, жившего недалеко от Троицкой обители. Трижды проявляет Сергий в Житии прозорливость: когда мысленным зрением видит епископа Стефана Пермского, проходящего в нескольких верстах от Троицкого монастыря; когда узнает, что слуга князя Владимира Андреевича попробовал брашна, посланные князем в обитель; когда духовным взором видит все происходящее на Куликовом поле. Трижды по Божией воле привозят сладостный хлеб в монастырь, когда черноризцы испытывали недостаток в еде.

В триады соединены и образы монахов в Житии. В данном эпизоде так объединены ученики Сергия – Симон, Исаакий и Михей. В Житии также упоминается о духовном общении Сергия с митрополитом Алексием и со Стефаном Пермским - Сергий и два архиерея тоже образуют триаду. В.О. Ключевский рассматривал этих трех русских пастырей именно как духовную триаду, троицу: «В это именно время, в начале сороковых годов XIV в., совершились три знаменательные события: из московского Богоявленского монастыря вызван был на церковно-административное поприще скрывавшийся там скромный сорокалетний инок Алексий; тогда же один 20-летний искатель пустыни, будущий преподобный Сергий в дремучем лесу <…> поставил маленькую деревянную келью с такой же церковью, а в Устюге у бедного соборного причетника родился сын, будущий просветитель Пермской земли св. Стефан. Ни одного из этих имен нельзя произнести, не вспомнив двух остальных. Эта присноблаженная триада ярким созвездием блещет в нашем XIV в., делая его зарей политического и нравственного возрождения Русской земли. Тесная дружба и взаимное уважение соединяли их друг с другом. Митрополит Алексий навещал Сергия в его обители и советовался с ним, желая иметь его своим преемником. Припомним задушевный рассказ в житии преподобного Сергия о проезде св. Стефана Пермского мимо Сергиева монастыря, когда оба друга на расстоянии 10 с лишком верст обменялись братскими поклонами» (Ключевский В.О. Значение преп. Сергия Радонежского для русского народа и государства // Жизнь и житие Сергия Радонежского. С. 263).

Итак, в епифаниевской редакции "Жития" Сергия Радонежского число 3 выступает в виде разнообразно оформленного повествовательного компонента: как биографическая подробность, художественная деталь, идейно-художественный образ, равно и как абстрактно-конструктивная модель либо для построения риторических фигур (на уровне словосочетания, фразы, предложения, периода), либо для построения эпизода или сцены. Иными словами, число 3 характеризует и содержательную сторону произведения, и его композиционно-стилистическую структуру, так что по своему значению и функции всецело отображает стремление агиографа прославить своего героя как учителя Святой Троицы. Но наряду с этим означенное число символически выражает и неизъяснимое рационально-логическими средствами знание о сложнейшей умонепостигаемой тайне мироздания в его вечной и временной реальностях. Под пером Епифания число 3 выступает в качестве формально-содержательного компонента воспроизводимой в "Житии" исторической действительности, то есть земной жизни, представляющей собой как творение Бога образ и подобие жизни небесной и потому заключающей в себе знаки (тричисленность, триадность), которыми свидетельствуется бытие Божие в его троическом единстве, согласии и совершенной полноте.

Сказанное предполагает и последний вывод: Епифаний Премудрый в "Житии Сергия Радонежского" явил себя вдохновеннейшим, изощреннейшим и тончайшим богословом; создавая данную агиографию, он попутно размышлял в литературно-художественных образах о Святой Троице - самом трудном догмате христианства, иначе говоря, выражал свое знание об этом предмете не схоластически, а эстетически, причем, несомненно, следовал в этом отношении издревле известной на Руси традиции символического богословия. Точно так же, кстати, богословствовал о Троице и его великий современник - Андрей Рублев, но только живописными средствами: красками, светом, формами, композицией.

5. Список литературы:

Памятники литературы Древней Руси в 12 томах. – М., 1978-1994
Лихачев Д. С. Великий путь: становление русской литературы XI - XVII веков. - М.: Современник, 1987.
Кириллин В. М. Епифаний Премудрый: "Житие Сергия Радонежского"
Топоров В. Н. Святость и святые в русской духовной культуре. Том II. Три века христианства на Руси (XII–XIV вв.)
Ранчин. А. М. Тройные повторы в житии Преподобного Сергия Радонежского.